Много лет назад Чарли, уважаемый врач-ортопед и мой наставник, обнаружил у себя в животе какой-то комок. Ему сделали диагностическую операцию. Диагноз - рак поджелудочной железы. Операцию делал один из лучших хирургов страны. Он даже разработал операцию, которая утраивала вероятность прожить пять лет после постановки диагноза именно этого вида рака с 5 до 15 %, хотя качество жизни при этом было бы очень низким. Чарли был совершенно не заинтересован в операции. Он выписался из больницы на следующий день, закрыл свою врачебную практику и больше ни разу не ступил ногой в больницу.
Вместо этого он посвятил все свое оставшееся время семье. Его самочувствие было хорошим, насколько это возможно при диагнозе рак. Спустя несколько месяцев он умер дома. Чарли не лечился химиотерапией, не облучался радиацией и не делал операций. Государственная страховка для пенсионеров “Медикер” почти ничего не потратила на его содержание и лечение.
Эту тему редко обсуждают, но врачи тоже умирают. И они умирают не так, как другие люди. Поразительно не то, как много врачи лечатся перед смертью по сравнению с другими американцами, а то, насколько редко они обращаются к врачам, когда дело близится к концу. Естественно, врачи не хотят умирать. Они хотят жить. В то же время, они знают достаточно о современной медицине, чтобы понимать границы возможностей науки. Они так же знают достаточно о смерти, чтобы понимать чего больше всего боятся все люди - смерть в мучениях и смерть в одиночестве. Они говорят об этом со своими семьями. Врачи хотят быть уверены, что когда придет их час, никто не будет героически спасать их от смерти, ломая ребра в попытке оживить их непрямым массажем серца, (а это именно то, что происходит, когда это делают правильно).
Практически все медработники хотя бы раз были свидетелями “тщетного лечения”, когда не было никакой вероятности, что смертельно больному пациенту станет лучше от лечения самыми последними достижениями медицины. Пациенту вспорют живот, навтыкают в него трубок, подключат к аппаратам и отравят лекарствами. Именно это происходит в реанимации и стоит десятки тысяч долларов в сутки. За эти деньги люди покупают страдания, которые мы не причиним даже террористам.
Я сбился со счета сколько раз мои коллеги говорили мне примерно следующее: “Пообещай мне, что если ты увидишь меня в таком состоянии, ты меня убьешь”. Они говорят это на полном серьезе. Некоторые медики носят кулоны с надписью “Не откачивать”, чтобы врачи не делали им непрямой массаж сердца. Я даже видел одного человека, который сделал себе такую татуировку.
Лечить людей, причиняя им страдания, мучительно. Врачей обучают собирать информацию не показывая свои чувства, но между собой они говорят то, что переживают. “Как люди могут так истязать своих родных”? - вопрос, который преследует многих врачей. Я подозреваю, что вынужденное причинение страданий пациентам по желанию семей - одна из причин выского процента алкоголизма и депрессии среди медработников по сравнению с другими профессиями. Для меня лично это была одна из причин, по которой последние десять лет я не практикую в стационаре.
Что случилось? Почему врачи прописывают лечение, которое они бы никогда не прописали сами себе? Ответ, простой или не очень - пациенты, врачи и система медицины в целом.
Чтобы лучше представить какую роль играют сами пациенты, представьте себе следующую ситуацию. Человек потерял сознание, и его привезли по скорой в больницу. Никто не предвидел такого сценария, поэтому заранее не было оговорено, что делать в таком случае. Это очень распространенная ситуация. Родственники напуганы, потрясены и путаются в бесчисленном количестве разнообразных вариантов лечения. Голова идет кругом.
Когда врачи спрашивают: “Хотите ли вы, чтобы мы сделали все?” - родные говорят - “да”. И начинается ад. Иногда семья на самом деле хочет “сделать все”, но чаще всего они просто хотят, чтобы было сделано все в разумных пределах. Проблема заключается в том, что обыватели часто не знают что разумно, а что нет. Запутавшиеся и скорбящие они могут и не спросить или не услышать, что говорит врач. А врачи, которым было велено “сделать все”, будут делать “все”, разумно это или нет.
Такие ситуации случаются сплошь и рядом. Ситуация еще больше усугубляется тем, что у людей есть нереалистичные ожидания того, что могут сделать врачи. Многие думают, что искусственный массаж сердца - надежный способ реанимации, хотя большинство людей все равно умирают или выживают глубокими инвалидами. Я принял сотни пациентов, которых привозили ко мне в больницу после реанимации искусственным массажем сердца. Лишь один из них, здоровый мужчина со здоровым сердцем, вышел из больницы своими ногами. Если пациент серьезно болен, стар, у него смертельная болезнь, вероятности хорошего исхода реанимации почти что не существует, при этом вероятность страданий почти 100%. Нехватка знаний и нереалистичные ожидания приводят к плохим решениям о лечении.
Конечно же, не только пациенты виноваты в сложившейся ситуации. Врачи делают бесполезное лечение возможным. Проблема заключается в том, что даже врачи, которые ненавидят тщетное лечение, вынуждены удовлетворять желания пациентов и их родственников. Представьте снова травмапункт в больнице. Родственники рыдают и бьются в истерике. Они впервые видят врача. Для них он полный незнакомец. В таких условиях крайне сложно наладить доверительные отношения между врачом и родными пациента. Люди склонны заподозрить врача в нежелании возиться со сложным случаем, экономии денег или своего времени, особенно, если врач не советует продолжать реанимацию.
Не все врачи умеют разговаривать с пациентами на доступном и понятном языке. У кого-то это получается лучше, у кого-то хуже. Некоторые врачи более категоричны. Но все врачи сталкиваются с похожими проблемами. Когда мне нужно было объяснять родственникам больного о различных вариантах лечения перед смертью, я как можно раньше рассказывал им только о тех возможностях, которые были разумны в данных обстоятельствах.
Если родные предлагали нереалистичные варианты, я простым языком доносил до них все отрицательные последствия такого лечения. Если семья все же настаивала на лечении, которое я считал бессмысленным и вредным, я предлагал перевести их в ведение другого врача или больницы.
Нужно ли мне было быть более настойчивым, убеждая родстенников не лечить смертельно больных пациентов? Некоторые из случаев, когда я отказался лечить пациента и передал их другим врачам, до сих пор преследуют меня. Одна из моих любимых пациенток была юристом из знаменитого политического клана. У нее была тяжелая форма диабета и ужасное кровообращение. У нее на ноге появилась болезненная рана.
Я пытался сделать все, чтобы избежать госпитализации и операции, понимая насколько опасны больницы и хирургическое вмешательство для такой пациентки. Она все же пошла к другому врачу, которого я не знал. Тот врач почти что не знал историю болезни этой женщины, поэтому он решил прооперировать ее - шунтировать тробмозные сосуды на обеих ногах. Операция не помогла восстановить кровоток, а послеоперационные раны не заживали. На ступнях пошла гангрена, и женщине ампутировали обе ноги. Две недели спустя она умерла в знаменитой больнице, где ее полечили.
Было бы слишком легко указать пальцем на пациентов и врачей, когда часто и врачи, и пациенты становятся жертвами системы, которая поощраяет чрезмерное лечение. В некоторых печальных случаях врачи просто получают плату за каждую процедуру, которую они делают, поэтому они делают все, что можно, невзирая на то, поможет это пациенту или навредит, просто с целью заработать побольше.
Намного чаще, все же врачи боятся, что семья пациента будет с ними судиться, поэтому они делают все, что просит семья, не выражая своего мнения родным пациента, чтобы не было никаких проблем.
Даже если человек заранее подготовился и подписал нужные бумаги, где высказал свои предпочтения о лечении перед смертью, система все равно может сожрать пациента. Одного из моих пациентов звали Джек. Джеку было 78 лет, он болел в течение многих лет и пережил 15 серьезных операций. После всех перепетий Джек совершенно уверенно предупредил меня, что никогда ни при каких обстоятельствах он не хочет оказаться на аппаратах искусственного дыхания.
И вот, однажды в субботу у Джека случился инсульт. Его доставили в больницу в бессознательном состоянии. Жены Джека не было с ним. Врачи сделали все возможное, чтобы его откачать, и перевели в реанимацию, где подключили к аппарату искусственного дыхания. Джек боялся этого больше всего в жизни! Когда я добрался до больницы, я обсудил пожелания Джека с персоналом и его женой. На основании моих документов, составленных с участием Джека, я смог отключить его от аппаратуры, поддерживающей жизнь. Потом я просто сел и сидел с ним. Через два часа он умер.
Несмотря на то, что Джек составил все нужные документы, он все равно умер не так, как хотел. Система вмешалась. Более того, как я узнал позже, одна из медсестер накляузничала на меня за то, что я отключил Джека от аппаратов, а значит, совершил убийство. Так как Джек заранее прописал все свои пожелания, мне ничего не было. Но все же угроза полицейского расследования вселяет ужас в любого врача. Мне было бы легче оставить Джека в больнице на аппаратуре, что было явно против его желания, продлевая его жизнь и страдания еще на несколько недель. Я бы даже заработал побольше деньжат, а страховая компания “Медикер” получила бы счет на дополнительные $500,000. Неудивительно, что врачи склонны перелечивать.
Но себя врачи все же не перелечивают. Они ежедневно видят последствия чрезмерного лечения. Почти что каждый человек может найти способ мирно умереть дома. У нас есть множество возможностей облегчить боль. Хосписный уход помогает смертельно больным любям провести последние дни жизни комфортно и достойно, вместо того, чтобы страдать от напрасного лечения. Поразительно, что люди, за которыми ухаживает хоспис, живут дольше, чем люди с такими же болезнями, которых лечат в больнице. Я был приятно поражен, когда услышал по радио, что известный журналист Том Викер “умер мирно дом в окружении семьи”. Такие случаи, слава богу, встречаются все чаще.
Несколько лет назад у моего старшего двоюродного брата Торча (torch - фонарь, горелка; Торч родился дома при свете горелки) случилась судорога. Как оказалось впоследствии, у него был рак легких с метастазами в мозг. Я договорился с разными врачами, и мы узнали, что при агрессивном лечении его состояния, что означает три-пять визитов в больницу для химиотерапии, он проживет около четырех месяцев. Торч решил не лечиться, переехал жить ко мне и только принимал таблетки от набухания мозга.
Следующие восемь месяцев мы жили в свое удовольствие, прямо как в детстве. Впервые в жизни съездили в Диснейленд. Сидели дома, смотрели спортивные передачи и ели то, что я готовил. Торч даже поправился на домашних харчах, а не больничной еде. Его не мучали боли, а расположение духа было боевым. Однажды он не проснулся. Три дня он спал как в коме, а потом умер. Стоимость медицинского ухода в течение восьми месяцев - около 20 долларов, стоимость таблеток, которые он принимал.
Торч не был врачом, но он знал, что хотел жить, а не существовать. Не все ли мы хотим этого же? Если и существует супер-пупер уход за умирающими, то это достойная смерть. Что касается меня лично, то мой врач оповещен о моих пожеланиях. Никакого героизма. Я тихо уйду в ночь. Как мой наставник Чарли. Как мой двоюродный брат Торч. Как мои коллеги врачи.
Много лет назад Чарли – широко известный ортопед и мой учитель – обнаружил образование у себя в животе. Обследование показало, что это образование – рак поджелудочной железы. Хирург, который обследовал Чарли, был одним из лучших в стране, мало того, он был автором уникальной методики при раке поджелудочной железы, утраивающей пятилетнюю выживаемость (с 5% до 15%), хотя и при низком качестве жизни. Но Чарли всё это было неинтересно. Он выписался домой, закрыл свою практику, и оставшиеся несколько месяцев своей жизни провёл с семьёй. Он отказался от химиотерапии, от облучения, от оперативного лечения. Страховой компании не пришлось сильно на него потратиться.
Доктора тоже умирают, данный факт почему-то редко обсуждается. Кроме того, доктора умирают не так, как большинство американцев – медики, в отличие от всех остальных, гораздо меньше пользуются услугами медицины. Всю жизнь врачи борются со смертью, спасая от неё своих пациентов, но встречаясь со смертью сами, они часто предпочитают уйти из жизни без сопротивления. Они, в отличие от остальных людей, знают, как проходит лечение, знают возможности и слабости медицины.
Врачи, конечно, не хотят умирать, они хотят жить. Но они больше других знают о смерти в больнице, знают то, чего боятся все – умирать придётся в одиночестве, умирать придётся в страданиях. Врачи часто просят родственников, чтобы, когда придёт время, никаких героических мер по спасению не предпринимали. Врачи не хотят, чтобы в последние секунды их жизни кто-то ломал им рёбра, проводя сердечно-лёгочную реанимацию.
Большинство медиков за свою карьеру часто встречаются с бессмысленным лечением, когда для продления жизни умирающих используются последние достижения медицины. Больные умирают, изрезанные скальпелями хирургов, подключёнными к различной аппаратуре, с трубками во всех отверстиях организма, накачанные различными препаратами. Цена такого лечения составляет иногда десятки тысяч долларов в день, и за такую огромную сумму покупается несколько дней ужаснейшего существования, какого не пожелаешь и террористу. Я уж не помню, сколько раз и сколько врачей говорили мне разными словами одно и то же: «обещай мне, что если я окажусь в таком состоянии, ты позволишь мне умереть». Многие медики носят специальные медальоны со словами «не реанимировать», некоторые даже делают татуировки «не реанимировать».
Как мы дошли до такого – медики оказывают помощь, от которой на месте больных бы отказались? Ответ с одной стороны прост, с другой сложен: больные, врачи и система.
Какую роль играют больные? Представьте себе ситуацию – человек теряет сознание, его кладут в больницу. В большинстве случаев родственники к этому не готовы, перед ними стоят трудные вопросы, они растеряны, они не знают, что делать. Когда врачи спрашивают родственников, надо ли делать «всё», ответ, конечно – «делайте всё», хотя на самом деле обычно имеется в виду «делайте всё, что имеет смысл», а врачи, естественно будут делать всё, что в их силах – неважно, разумно это или нет. Такой сценарий встречается очень часто.
Дополнительно осложняет ситуацию малореалистические ожидания. Люди слишком много ожидают от медицины. Например, немедики обычно считают, что сердечно-лёгочная реанимация часто спасает жизнь больному. Я лечил сотни больных после сердечно-лёгочной реанимации, из них только один вышел своими ногами из больницы, при этом сердце у него было здоровое, а остановка кровообращения у него произошла из-за пневмоторакса. Если сердечно-лёгочная реанимация проводится пожилому тяжелоболеющему пациенту, успех такой реанимации стремится к нулю, а страдания больного в 100% случаев ужасны.
Роль докторов также невозможно преувеличить. Как объяснить рыдающим родственникам больного, которых впервые видишь, что лечение не принесёт пользы? Многие родственники в таких случаях думают, что врач экономит деньги больницы или ему просто не хочется возиться с трудным случаем.
Иногда в происходящем не виноваты ни родственники, ни врачи, достаточно часто больные становятся жертвами системы здравоохранения, которая поощряет избыточное лечение. Многие доктора боятся судебных исков и делают всё возможное, чтобы избежать проблем. И даже, если все необходимые подготовительные меры были предприняты, система всё равно может поглотить человека. У меня был пациент по имени Джек, ему исполнилось 78 лет, и за последние годы своей жизни он перенёс 15 больших операций. Он сказал мне, что никогда, ни при каких обстоятельствах не хотел бы быть подключённым к аппаратуре, поддерживающей жизнедеятельность. Однажды в субботу у него произошёл массивный инсульт, в бессознательном состоянии его доставили в больницу. Жены Джека рядом не было. Джека реанимировали и подключили к аппаратуре. Кошмарный сон стал явью.
Я приехал в больницу и принял участие в его лечении, я позвонил его жене, я привёз с собой его амбулаторную историю болезни, где были записаны его слова насчёт поддержания жизнедеятельности. Я отключил Джека от аппарата и оставался с ним, пока он не умер через два часа. Несмотря на задокументированную волю, Джек умер не так, как хотел – вмешалась система. Мало того – одна из медицинских сестёр написала на меня жалобу властям, чтобы они расследовали отключение Джека от аппаратуры жизнеобеспечения, как возможное убийство.
Из этого обвинения, конечно, ничего не вышло, так как желание пациента было достоверно задокументировано, однако полицейское расследование может запугать любого врача. Я мог бы пойти более лёгким путём, оставить Джека подключённым к аппаратуре и продлить его жизнь и его страдания на несколько недель. Я бы даже получил за это немного денег, правда, при этом расходы Медикэйр (страховой компании) увеличились бы примерно на полмиллиона долларов. В целом, неудивительно, что многие доктора предпочитают принять менее проблематичное для них решение.
Но доктора не позволяют применять такой подход к себе. Почти все хотят умереть мирно дома, а с болью научились справляться и вне больницы. Система хосписов помогает людям умереть с комфортом и достоинством, без ненужных героическо-бесполезных медицинских процедур. Как ни удивительно, исследования показывают, что больные в хосписе часто живут дольше, чем пациенты с аналогичными заболеваниями, которых активно лечат.
Несколько лет назад, мой старший двоюродный брат Торш (Torch – факел, фонарь) – он родился в домашних условиях, и роды принимали при свете ручного фонаря – так вот у Торша случились судороги, обследование показало, что у него рак лёгкого с метастазами в мозг. Мы с ним посетили нескольких специалистов, их вывод был такой – при аггрессивном лечении, которое бы включало посещение больницы 3-5 раз в неделю для введения химиотерапии, он мог бы прожить ещё четыре месяца. Мой брат решил отказаться от лечения и только принимал препараты от отёка мозга. Он переехал ко мне.
Следующие восемь месяцев мы провели вместе, как когда-то в детстве. Мы съездили в Диснейленд – он там ни разу не был. Мы гуляли. Торш любил спорт, он с удовольствием смотрел спортивные передачи. Он ел мою стряпню и даже набрал немного веса, потому что ел свои любимые блюда, а не больничную пищу. От боли он не страдал, настроение у него было хорошее. Однажды утром он не проснулся. Три дня он оставался в коме, больше похожей на сон, а потом умер. Его медицинский счёт за восемь месяцев составил двадцать долларов – цена препарата от отёка мозга.
Торш не был врачом, но понимал, что важно не только продолжительность жизни, но и её качество. Разве большинство людей с этим не согласны? Качественная медицинская помощь умирающему должна быть такой – дать больному умереть с достоинством. Что касается меня, мой врач уже знает мою волю: никаких героических мер предпринято быть не должно, и я как можно тише уйду в эту спокойную ночь…
Перевод с сокращениями статьи Why Doctors Die Differently
Столкнувшись со смертельным недугом, многие врачи, хорошо зная ограниченные возможности современной медицины, предпочитают отказаться от героических усилий по поддержанию своей жизни.
Много лет назад Чарли - широко известный ортопед и мой учитель - обнаружил образование у себя в животе. Обследование показало, что это образование - рак поджелудочной железы. Хирург, который обследовал Чарли, был одним из лучших в стране, мало того, он был автором уникальной методики при раке поджелудочной железы, утраивающей пятилетнюю выживаемость (с % до 15%), хотя и при низком качестве жизни. Но Чарли все это было неинтересно. Он выписался домой, закрыл свою практику, и оставшиеся несколько месяцев своей жизни провел с семьей. Он отказался от химиотерапии, от облучения, от оперативного лечения. Страховой компании не пришлось сильно на него потратиться.
Доктора тоже умирают, данный факт почему-то редко обсуждается. Кроме того, доктора умирают не так, как большинство американцев - медики, в отличие от всех остальных, гораздо меньше пользуются услугами медицины. Всю жизнь врачи борются со смертью, спасая от нее своих пациентов, но встречаясь со смертью самии, они часто предпочитают уйти из жизни без сопротивления. Они, в отличие от остальных людей, знают, как проходит лечения, знают возможности и слабости медицины.
Врачи, конечно, не хотят умирать, они хотят жить. Но они больше других знают о смерти в больнице, знают то, чего боятся все - умирать придется в одиночестве, умирать придется в страданиях. Врачи часто просят родственников, чтобы, когда придет время, никаких героических мер по спасению не предпринимали. Врачи не хотят, что в последние секунды их жизни кто-то ломал им ребра, проводя сердечно-легочную реанимацию.
Большинство медиков за свою карьеру часто встречаются с бессмысленным лечением, когда для продления жизни умирающих испольуются последние достижения медицины. Больные умирают, изрезанные скальпелями хирургов, подключенными к различной аппаратуре, с трудками во всех отверстиях организма, накачанные различными препаратами. Цена такого лечения составляет иногда десятки тысяч долларов в день, и за такую огромную сумму покупается несколько дней ужаснейшего существования, какого не пожелаешь и террористу. Я уж не помню, сколько раз и сколько врачей говорили мне разными словами одно и то же: „обещай мне, что если я окажусь в таком состоянии, ты позволишь мне умереть”. Многие медики носят специальные медальоны со словами „не реанимировать”, некоторые даже делают татуировки „не реанимировать”.
Как мы дошли до такого - медики оказывают помощь, от которой на месте больных бы отказались? Ответ с одной стороны прост, с другой сложен: больные, врачи и система.
Какую роль играют больные? Представьте себе ситуацию - человек теряет сознание, его кладут в больницу. В большинстве случаев родственники к этому не готовы, перед ними стоят трудные вопросы, они растеряны, они не знают, что делать. Когда врачи спрашивают родственников, надо ли делать „все”, ответ, конечно - „делайте все”, хотя на самом деле обычно имеется в виду „делайте все, что имеет смысл”, а врачи, естественно будут делать все, что в их силах - неважно, разумно это или нет. Такой сценарий встречается очень часто.
Дополнительно осложняет ситуацию малореалистические ожидания. Люди слишком много ожидают от медицины. Например, немедики обычно считают, что сердечно-легочная реанимация часто спасает жизнь больному. Я лечил сотни больных после сердечно-легочной реанимации, из них только один вышел своими ногами из больницы, при этом сердце у него было здоровое, а остановка кровообращения у него произошла из-за пневмоторакса. Если сердечно-легочная реанимация проводится пожилому тяжелоболеющему пациенту, успех такой реанимации стремится к нулю, а страдания больного в 100% случаев ужасны.
Роль докторов также невозможно преувеличить. Как объяснить рыдающим родственникам больного, которых впервые видишь, что лечение не принесет пользы. Многие родственники в таких случаях думают, что врач экономит деньги больницы или ему просто не хочется возиться с трудным случаем.
Иногда в происходящем не виноваты ни родственники, ни врачи, достаточно часто больные становятся жертвами системы здравоохранения, которая поощряет избыточное лечение. Многие доктора боятся судебных исков и делают все возможное, чтобы избежать проблем. И, даже если все необходимые подготовительные меры были предприняты, система все равно может поглотить человека. У меня был пациент по имени Джек, ему исполнилось 78 лет, и за последние года своей жизни он перенес 15 больших операций. Он сказал мне, что никогда, ни при каких обстоятельствах не хотыл бы быть подключенным к аппаратуре, поддерживающей жизнедеятельность. Однажды в субботу у него произошел массивный инсульт, в бессознательном состоянии его доставили в больницу. Жены Джека рядом не было. Джека реанимировали и подключили к аппаратуре. Кошмарный сон стал явью. Я приехал в больницу и принял участие в его лечении, я позвонил его жене, я привез с собой его амбулаторную историю болезни, где были записаны его слова насчет поддержания жизнедеятельности. Я отключил Джека от аппарата и оставался с ним, пока он не умер через два часа. Несмотря на задокументированную волю, Джек умер не так, как хотел - вмешалась система. Мало того - одни из медицинских сестер написала на меня жалобу властям, чтобы они расследовали отключение Джека от аппаратуры жизнеобеспечения, как возможное убийство. Из этого обвинения, конечно, ничего не вышло, так как желание пациенты было достоверно задокументировано, однако полицейское расследование может запугать любого врача. Я мог бы пойти более легким путем, оставить Джека подключенным к аппаратуре и продлить его жизнь и его страдания на несколько недель. Я бы даже получил за это немного денег, правда, при этом расходы Медикэйр (страховой компании) увеличисль бы примерно на пол-миллиона долларов. В целом, неудивительно, что многие доктора предпочитают принять менее проблематичное для них решение.
Но доктора не позволяют применять такой подход к себе. Почти все хотят умереть мирно дома, а с болью научились справляться и вне больницы. Система хосписов помогает людям умереть с комфортом и достоинством, без ненужных героическо-бесполезных медицинских процедур. Как ни удивительно, исследования показывают, что больные в хосписе часто живут дольше, чем пациенты с аналогичными заболеваниями, которых активно лечат.
Несколько лет назад, мой старший двоюродный брат Торш (Torch - факел, фонарь) - он родился в домашних условиях и роды принимали при свете ручного фонаря - так вот у Торша случились судороги, обследование показало, что у него рак легкого с метастазами в мозг. Мы с ним посетили нескольких специалистов, их вывод был такой - при аггрессивном лечении, которое бы включало посещение больницы 3-5 раз в неделю для введения химиотерапии, он мог бы прожит еще четыре месяца. Мой брат решил отказаться от лечения и только принимал препараты от отека мозга. Он переехал ко мне. Следующие восемь месяцев мы провели в месте, как когда-то в детстве. Мы съездили в Диснейленд - он там ни разу не был. Мы гуляли. Торш любил спорт, он с удовольствием смотрел спортивные передачи. Он ел мою стряпню и даже набрал немного веса, потому что ел свои любимые блюда, а не больничную пищу. От боли он не страдал, настроение у него было хорошее. Однажды утром он не проснулся. Три дня он оставался в коме, больше похожей на сон, а потом умер. Его медицинский счет за восемь месяцев составил двадцать долларов - цена препарата от отека мозга.
Торш не был врачом, но понимал, что важно не только продолжительность жизни, но и ее качество. Разве большинство людей с этим не согласны? Качественная медицинская помощь умирающему должна быть такой - дать больному умереть с достоинством. Что касается меня, мой врач уже знает мою волю: никаких героических мер предпринято быть не должно, и я как можно тише уйду в эту спокойную ночь.
Найдено
Эту тему неприятно обсуждать, но врачи тоже умирают. Умирают не так, как большинство рядовых граждан. Имея доступ к любой медицинской помощи, как правило, отказываются от нее, умирая тихо и кротко.
Кен Мюррей является постоянным автором интернет-издания Zócalo Public Square.Именно на этой общественной площадке впервые была опубликована его статья «Как умирают врачи», которая, как цунами, всколыхнула весь медицинский мир и была перепечатана ведущими мировыми изданиями, такими, как NewYork Times, Th e Guardian, Th e Wall Street Journal и др, сделав его размышления достоянием мировой общественности.
Его точка зрения, безусловно, является спорной. Но она нашла широкую поддержку в кругах не только врачей, но и обычных граждан, и потому имеет право на жизнь.
Мы приводим статью в том виде, как она была опубликована впервые.
Много лет назад мой наставник, уважаемый ортопед Чарли, обратился в больницу, где у него обнаружили опухоль в животе. После тщательного исследования был вынесен приговор – рак поджелудочной железы. Диагноз поставил один из лучших хирургов страны, который разработал собственный метод лечения этой болезни, увеличивающий пятилетнюю выживаемость пациентов с 5 до 15% (но при этом качество жизни пациента было очень низким). Чарли отказался от ечения.
На следующий день он вернулся домой, закрыл практику и больше никогда не переступил порог больницы. Все свое время он посвятил семье, стараясь прожить остаток жизни как можно лучше. Через несколько месяцев он умер у себя дома, не получая химиотерапию, облучение и хирургическое лечение. Расходы по медицинской страховке были минимальными.
Эту тему неприятно обсуждать, но врачи тоже умирают. Умирают не так, как большинство рядовых граждан. Постоянно сталкиваясь со смертью в своей повседневной работе, они, как правило, относятся к собственной смерти гораздо спокойнее остальных. И имея доступ к любой медицинской помощи, как правило, отказываются от нее, умирая тихо и кротко.
Конечно, врачи хотят умирать не больше остальных. Но они знают достаточно о возможностях современной медицины и прекрасно понимают, где предел этих возможностей. Больше всего они боятся не смерти, а умирать в мучениях или в одиночестве. И об этом говорят своим близким. Они хотят быть уверены, что когда придет их время, не будет происходить ничего героического. Врачи совершенно не жаждут, чтобы в их последний момент кто-то, к примеру, сломал им ребра, проводя сердечно-легочную реанимацию (а именно так и происходит, если СЛР проводится правильно).
Практически каждый медицинский работник сталкивался в своей жизни с тем, что называется «бесполезной помощью». Вот куда врачи переносят передовой край испытания новых технологий – на тяжело больных людей, которые близки к своей кончине. Их разрезают, ставят перфорированные трубки, подключают к аппаратам, вводят наркотики. Все это делается в отделении интенсивной терапии, и люди платят за это десятки тысяч долларов в день. Они платят за свои страдания! Я не могу сосчитать, сколько раз мои коллеги-врачи требовали с меня обещание: «Клянись, что если ты найдешь меня в таком состоянии, то дашь мне умереть!» Это серьезно! Некоторые врачи носят на себе специальные медальоны, на которых написано требование ни в коем случае не делать им СЛР. А однажды у одного знакомого врача я видел такое распоряжение в качестве татуировки.
В 2003 году Джозеф Дж. Галло с коллегами провели исследование на тему «Чего хотят врачи, когда дело доходит до распоряжений, связанных с окончанием жизни».
В ходе опроса, в котором приняло участие 765 врачей, выяснилось, что 64% из них составили подробные директивы относительно того, какие меры по спасению их жизни должны и, главное, не должны приниматься в случае, если они станут недееспособными.
Сравните это с менее 20% подобных распоряжений, оставляемых обычными людьми. Откуда же берется такое большое несоответствие между решениями докторов и пациентов – 20% против 64%? Эта излишняя медицинская помощь не спасает людей – она заставляет их мучительно страдать! «Как можно так издеваться над своим близким?» – говорят между собой врачи.
Но не скажут же они этого пациентам… Подозреваю, что это и есть одна из тех причин, по которой именно врачи имеют более высокий уровень алкоголизма в сравнении с представителями других профессий.
Почему происходит так, что они предоставляют пациенту заботу, которую не хотели бы для себя? Все очень просто: современная система здравоохранения построена так, что решение принимает не врач, а пациент.
Для того, чтобы понять, какую роль играет мнение пациента, давайте рассмотрим сценарий, при котором тот внезапно теряет сознание. Никто не был готов к этой ситуации, члены семьи напуганы и втянуты в лабиринт выбора: что делать? Они говорят врачу: «Сделайте ВСЕ возможное!» – и начинается кошмар…
Семьи пациентов не скажут: «Сделайте все в рамках разумного», потому как не могут оценить, где эти рамки. И они будут все время твердить: «Доктор, делайте что-нибудь!» Тем самым втягивая врача в этот порочный круг и заставляя его действительно делать «все», — разумно это или нет…
Приведенный выше сценарий является общим.
Многие люди считают, что СЛР является спасительной процедурой. Во многом вера во всемогущество СЛР подогревается кинематографом, где принято показывать, как героические врачи спасают пациента, висящего на волоске от смерти, с помощью сердечно-легочной реанимации, и дальше он живет здоровой и счастливой жизнью.
Но доктора же знают, что результаты реанимационных мер достаточно скромны. Если пациент стар, страдает от тяжелой или смертельной болезни, то шансы на спасение – малы, а на страдание – огромны.
Но, безусловно, не только пациенты виноваты в сложившейся ситуации. Врачи сами стимулируют подобное решение пациентов, и в этом беда.
Исследование, проведенное Сьюзан Дим с коллегами, наглядно показало, что по телевидению демонстрируется обман – народу показывается, что СЛР эффективна в 75% случаев, и что 67% пациентов счастливо отправляются домой. В реальности же исследования 2010 года показали, что из 95000 случаев СЛР лишь 8% пациентов живут после этого дольше 1 месяца, из которых лишь 3% потом могут вести более-менее нормальную жизнь. Один из 417 человек!
Врач, понимая бесполезность дальнейшей помощи пациенту, должен найти в себе силы и слова, чтобы объяснить это членам его семьи. Представьте себе, что в отделение реанимации привозят пациента в бессознательном состоянии в сопровождении напуганных членов семьи. Но они не знают доктора, и установить доверительные отношения в такой ситуации очень непросто. Поэтому, если врач говорит о том, что помощь будет бесполезной, они могут это истолковать как проявление низменных побуждений – нежелание доктора прикладывать усилия для спасения их близкого.
Некоторые врачи являются более сильными коммуникаторами, а для кого-то это сложный момент. Я в своей практике очень четко определил для себя границы разумной помощи и право пациента на смерть. И старался объяснить это его родственникам.
Если пациенты (или их семьи) настаивали на том, чтобы я предпринял «все возможное», пусть даже эти действия я считаю не разумными, я рекомендовал им обратиться к другому врачу.
Должен ли я быть более настойчивым в своем мнении? Возможно.
Из моей памяти не уходит один печальный случай. Моя пациентка из семьи известного политика (таких очень любят адвокаты) страдала диабетом в тяжелой форме.
Она абсолютно пренебрежительно относилась к своему здоровью и совершенно не следила за собой. В результате ужасного ухода у нее появилась язва на голени, которая долго не хотела заживать. Зная ее состояние, я сделал все, что мог, чтобы вылечить язву, не прибегая к консервативному лечению. Но, как оказалось, лечась у меня, пациентка параллельно консультировалась у других специалистов, решив, что я принимаю недостаточно мер для ее излечения. Не имея достаточных данных о здоровье женщины и не сочтя нужным проконсультироваться со мной, в другой клинике провели операцию по шунтированию хронически забитых сосудов в обеих ногах. Но больной стало только хуже – это не восстановило циркуляцию, а хирургические раны не заживали. Началась гангрена, и ей пришлось ампутировать обе ноги. А через две недели после ампутации, сделанной в одном из самых знаменитых и дорогих медицинских центров, несчастная умерла.
Можно обвинить врачей в этой (и подобной ей) истории. Но на самом деле проблема лежит глубже: корень ее в системе, которая поощряет чрезмерное лечение. В некоторых случаях врачи делают «все, от них зависящее», чтобы получить максимальную плату за лечение. Но, чаще всего, они делают много бессмысленных вещей, боясь судебных процессов.
Один из моих пациентов по имени Джек в возрасте 78 лет тяжело заболел и в течение года перенес 15 серьезных хирургических вмешательств. Он сказал мне, что ни при каких обстоятельствах не хотел бы лежать подключенным к системам жизнеобеспечения снова.
Через некоторое время Джек перенес обширный инсульт и оказался именно в такой ситуации.
Врачи сделали все возможное, чтобы реанимировать его и подключили к жизнеобеспечению в отделении интенсивной терапии. Это был худший кошмар Джека. Приехав в больницу, я поговорил с его женой о пожеланиях и предпочтениях её мужа и показал записи, им сделанные. Это был непростой разговор, но в результате Джек был отключен от системы и умер через 2 часа.
Но, несмотря на то, что наше решение не было самостоятельным (мы выполняли пожелания Джека), система вмешалась. Как оказалось, одна из медсестер сообщила о моем разговоре с семьей и решении отключить пациента, как о возможном предумышленном убийстве. К счастью, Джек оставил все необходимые, правильно оформленные документальные распоряжения. Поэтому ко мне и членам семьи у властей претензий не возникло. Но перспектива полицейского расследования страшит большинство врачей, и они готовы сколько угодно держать пациента на системе жизнеобеспечения, продлевая ненужные страдания ему и его семье.
Письменные директивы позволили бы пациентам намного лучше спланировать окончание жизни. И если большинство из нас понимает, что налоги неизбежны, то с раздумьями о смерти все обстоит намного сложнее, что не позволяет подавляющему большинству американцев составлять правильные распоряжения. Но для себя врачи не хотят такой перспективы – почти каждый хочет спокойно умереть у себя дома. Я был поражен, когда ознакомился с исследованиями, которые показали, что пациенты в хосписах, выбравшие покой и тихую смерть, живут дольше, чем люди с теми же болезнями, выбравшие активное лечение.
Несколько лет назад мой старший двоюродный брат Торч, рожденный дома при свете фонарика, испытал сильный приступ головной боли, потерял сознание и попал в больницу. У него обнаружили рак легких, давший метастазы в мозг. Я сразу привлек все свои связи, чтобы организовать для него самое современное лечение. Но нам сказали, что при самом агрессивном лечении, требующем химиотерапии на протяжении 4 недель, он, возможно, проживет 4 месяца. Мой брат отказался от лечения, попросил таблетки от отека мозга и переехал жить ко мне. Последующие 8 месяцев мы провели с огромным удовольствием вместе, проделав кучу вещей, о которых давно мечтали, но никак не могли сделать. Мы вместе съездили в Диснейленд – для него это было впервые. Он даже набрал в весе, так как ел только свои любимые блюда и продукты. До самой смерти у него не было серьезных болей, он оставался бодрым и в сознании. Однажды брат не проснулся. Последующие три дня он провел в коме, ставшей для него сном, а затем тихо умер. Стоимость его лечения за эти восемь месяцев, которые Торч прожил вместо предсказанных врачами четырех, составила 20 долларов в месяц.
Брат не был врачом, но он оценивал жизнь по ее качеству, а не количеству.
И если меня спросят, какую смерть я бы хотел для себя, я отвечу: «Смерть с достоинством».
Мой врач знает, какой я сделал выбор. Я оставил все письменные распоряжения на этот счет. Когда пробьет мой час, там не будет героики. Я уйду спокойно в свою последнюю ночь. Как это сделал мой наставник Чарли. Как ушел мой брат Тор.
Ken Murray, MD,
is Clinical Assistant Professor of Family Medicine at USC.
Впервые опубликовано на Zócalo Public Square .
Перевод Таисии Лилич
Доктор медицины из Южной Калифорнии Кен Мюррей рассказал, почему многие врачи носят кулоны с надписью «Не откачивать», и почему они предпочитают умирать от рака дома.
Уходим тихо
Много лет назад, Чарли, уважаемый врач-ортопед и мой наставник, обнаружил у себя в животе какой-то комок. Ему сделали диагностическую операцию.
Подтвердился рак поджелудочной железы.
Диагностику проводил один из лучших хирургов страны. Он предложил Чарли лечение и операцию, позволявшую утроить срок жизни с таким диагнозом, хотя качество жизни при этом было бы низким.
Чарли это предложение не заинтересовало. Он выписался из больницы на следующий день, закрыл свою врачебную практику и больше ни разу не пришел в госпиталь. Вместо этого он посвятил все свое оставшееся время семье. Его самочувствие было хорошим, насколько это возможно при диагнозе рак. Чарли не лечился химиотерапией, ни радиацией. Спустя несколько месяцев он умер дома.
Эту тему редко обсуждают, но врачи тоже умирают. И они умирают не так, как другие люди. Поразительно, насколько редко врачи обращаются за медицинской помощью, когда дело близится к концу. Врачи борются со смертью, когда дело идет об их пациентах, но очень спокойно относятся к собственной смерти. Они точно знают, что произойдет. Они знают, какие варианты у них есть. Они могут себе позволить любой вид лечения. Но они уходят тихо.
Естественно, врачи не хотят умирать. Они хотят жить. Но они достаточно знают о современной медицине, чтобы понимать границы возможностей.
Они также достаточно знают о смерти, чтобы понимать, чего больше всего боятся люди - смерти в мучениях и в одиночестве. Врачи говорят об этом со своими семьями. Врачи хотят быть уверены, что когда придет их час, никто не будет героически спасать их от смерти, ломая ребра в попытке оживить непрямым массажем сердца (а это именно то, что происходит, когда массаж делают правильно).
Практически все медработники хотя бы раз были свидетелями «тщетного лечения», когда не было никакой вероятности, что смертельно больному пациенту станет лучше от самых последних достижений медицины. Но пациенту вспарывают живот, навтыкивают в него трубок, подключают к аппаратам и отравляют лекарствами. Именно это происходит в реанимации и стоит десятки тысяч долларов в сутки. За эти деньги люди покупают страдания, которые мы не причиним даже террористам.
Я сбился со счета, сколько раз мои коллеги говорили мне примерно следующее: “Пообещай мне, что если ты увидишь меня в таком состоянии, ты не будешь ничего делать ”. Они говорят это на полном серьезе. Некоторые медики носят кулоны с надписью “Не откачивать”, чтобы врачи не делали им непрямой массаж сердца. Я даже видел одного человека, который сделал себе такую татуировку.
Лечить людей, причиняя им страдания, мучительно. Врачей обучают не показывать свои чувства, но между собой они обсуждают то, что переживают. “Как люди могут так истязать своих родных?”, - вопрос, который преследует многих врачей. Я подозреваю, что вынужденное причинение страданий пациентам по желанию семей - одна из причин высокого процента алкоголизма и депрессии среди медработников по сравнению с другими профессиями. Для меня лично это была одна из причин, по которой последние десять лет я не практикую в стационаре.
Доктор, сделайте все
Что случилось? Почему врачи прописывают лечение, которое они бы никогда не прописали сами себе? Ответ, простой или не очень, - пациенты, врачи и система медицины в целом.
Пациенту вспарывают живот, навтыкивают в него трубок и отравляют лекарствами. Именно это происходит в реанимации и стоит десятки тысяч долларов в сутки. За эти деньги люди покупают страдания.
Представьте такую ситуацию: человек потерял сознание, и его привезли по скорой в больницу. Никто не предвидел этого сценария, поэтому заранее не было оговорено, что делать в подобном случае. Эта ситуация типична. Родственники напуганы, потрясены и путаются в многообразных вариантах лечения. Голова идет кругом.
Когда врачи спрашивают “Хотите ли вы, чтобы мы “сделали все”?”, - родные говорят “да”. И начинается ад. Иногда семья на самом деле хочет “сделать все”, но чаще всего родные просто хотят, чтобы было сделано все в разумных пределах. Проблема заключается в том, что обыватели часто не знают - что разумно, а что нет. Запутавшиеся и скорбящие, они могут и не спросить или не услышать, что говорит врач. Но врачи, которым велено “сделать все”, будут делать все, не рассуждая, разумно это, или нет.
Такие ситуации случаются сплошь и рядом. Дело усугубляется подчас совершенно нереалистичными ожиданиями о “могуществе” врачей. Многие думают, что искусственный массаж сердца - беспроигрышный способ реанимации, хотя большинство людей все равно умирают или же выживают глубокими инвалидами (если поражается мозг).
Я принял сотни пациентов, которых привозили ко мне в больницу после реанимации искусственным массажем сердца. Лишь один из них, здоровый мужчина со здоровым сердцем, вышел из больницы на своих двоих. Если пациент серьезно болен, стар, у него смертельный диагноз, вероятности хорошего исхода реанимации почти не существует, при этом вероятность страданий - почти 100%. Нехватка знаний и нереалистичные ожидания приводят к плохим решениям о лечении.
Конечно же, не только родственники пациентов виноваты в сложившейся ситуации. Сами врачи делают бесполезное лечение возможным. Проблема заключается в том, что даже врачи, которые ненавидят тщетное лечение, вынуждены удовлетворять желания пациентов и их родственников.
Вынужденное причинение страданий пациентам по желанию семей - одна из причин высокого процента алкоголизма и депрессии среди медработников по сравнению с другими профессиями
Представьте: родственники привезли пожилого человека с неблагоприятным прогнозом в больницу, рыдают и бьются в истерике. Они впервые видят врача, который будет лечить их близкого. Для них он - таинственный незнакомец. В таких условиях крайне сложно наладить доверительные отношения. И если врач начинает обсуждать вопрос о реанимации, люди склонны заподозрить его в нежелании возиться со сложным случаем, экономии денег или своего времени, особенно если врач не советует продолжать реанимацию.
Не все врачи умеют разговаривать с пациентами на понятном языке. Кто-то очень категоричен, кто-то грешит снобизмом. Но все врачи сталкиваются с похожими проблемами. Когда мне нужно было объяснять родственникам больного о различных вариантах лечения перед смертью, я как можно раньше рассказал им только о тех возможностях, которые были разумны в данных обстоятельствах.
Если родные предлагали нереалистичные варианты, я простым языком доносил до них все отрицательные последствия такого лечения. Если семья все же настаивала на лечении, которое я считал бессмысленным и вредным, я предлагал перевести их в ведение другого врача или другую больницу.
Врачи отказываются не от лечения, а от перелечивания
Нужно ли мне было быть более настойчивым, убеждая родственников не лечить смертельно больных пациентов? Некоторые из случаев, когда я отказался лечить пациента и передал их другим врачам, до сих пор преследуют меня.
Одна из моих любимых пациенток была юристом из знаменитого политического клана. У нее была тяжелая форма диабета и ужасное кровообращение. На ноге - болезненная рана. Я пытался сделать все, чтобы избежать госпитализации и операции, понимая, насколько опасны больницы и хирургическое вмешательство для нее.
Она все же пошла к другому врачу, которого я не знал. Тот врач почти не знал историю болезни этой женщины, поэтому он решил прооперировать ее - шунтировать тробмозные сосуды на обеих ногах. Операция не помогла восстановить кровоток, а послеоперационные раны не заживали. На ступнях пошла гангрена, и женщине ампутировали обе ноги. Две недели спустя она умерла в знаменитой больнице, где ее полечили.
И врачи, и пациенты часто становятся жертвами системы, которая поощряет чрезмерное лечение. Врачи в некоторых случаях получают плату за каждую процедуру, которую они делают, поэтому они делают все, что можно, невзирая на то, поможет процедура, или навредит, - просто с целью заработать. Намного чаще все же врачи боятся, что семья пациента подаст в суд, поэтому делают все, что просит семья, не выражая своего мнения родным пациента, чтобы не было проблем.
И врачи, и пациенты часто становятся жертвами системы, поощряющей чрезмерное лечение. Врачи порой получают плату за каждую процедуру, которую они делают, поэтому они делают все, что можно, невзирая на то, поможет процедура, или навредит
Система может сожрать пациента, даже если он заранее подготовился и подписал нужные бумаги, где высказал свои предпочтения о лечении перед смертью. Один из моих пациентов, Джек, болел в течение многих лет и пережил 15 серьезных операций. Ему было 78. После всех перипетий Джек совершенно однозначно заявил мне, что никогда, ни при каких обстоятельствах не хочет оказаться на ИВЛ.
И вот однажды у Джека случился инсульт. Его доставили в больницу без сознания. Жены не было рядом. Врачи сделали все возможное, чтобы его откачать, и перевели в реанимацию, где подключили к ИВЛ. Джек боялся этого больше всего в жизни! Когда я добрался до больницы, то обсудил пожелания Джека с персоналом и его женой. На основании документов, составленных с участием Джека и им подписанных, я смог отключить его от аппаратуры, поддерживающей жизнь. Потом я просто сел и сидел с ним. Через два часа он умер.
Несмотря на то, что Джек составил все нужные документы, он все равно умер не так, как хотел. Система вмешалась. Более того, как я узнал позже, одна из медсестер накляузничала на меня за то, что я отключил Джека от аппаратов, а значит - совершил убийство. Но так как Джек заранее прописал все свои пожелания, мне ничего не было.
Люди, за которыми ухаживает хоспис, живут дольше, чем люди с такими же болезнями, которых лечат в больнице
И все же угроза полицейского расследования вселяет ужас в любого врача. Мне было бы легче оставить Джека в больнице на аппаратуре, что явно противоречило его желанию. Я бы даже заработал побольше деньжат, а страховая компания «Медикер» получила бы счет на дополнительные $500,000. Неудивительно, что врачи склонны перелечивать.
Но себя врачи все же не перелечивают. Они ежедневно видят последствия перелечивания. Почти каждый человек может найти способ мирно умереть дома. У нас есть множество возможностей облегчить боль. Хосписный уход помогает смертельно больным людям провести последние дни жизни комфортно и достойно, вместо того, чтобы страдать от напрасного лечения.
Поразительно, что люди, за которыми ухаживает хоспис, живут дольше, чем люди с такими же болезнями, которых лечат в больнице. Я был приятно удивлен, когда услышал по радио, что известный журналист Том Викер “умер мирно дома в окружении семьи”. Такие случаи, слава Богу, встречаются все чаще.
Несколько лет назад у моего старшего двоюродного брата Торча (torch - фонарь, горелка; Торч родился дома при свете горелки) случилась судорога. Как выяснилось, у него был рак легких с метастазами в мозг. Я поговорил с разными врачами, и мы узнали, что при агрессивном лечении, что означало три-пять визитов в больницу для химиотерапии, он проживет около четырех месяцев. Торч решил не лечиться, переехал жить ко мне и только принимал таблетки от отека мозга.
Следующие восемь месяцев мы жили в свое удовольствие, прямо как в детстве. Впервые в жизни съездили в Диснейленд. Сидели дома, смотрели спортивные передачи и ели то, что я готовил. Торч даже поправился на домашних харчах. Его не мучили боли, а расположение духа было боевым. Однажды он не проснулся. Три дня он спал в коме, а потом умер.
Торч не был врачом, но он знал, что хотел жить, а не существовать. Не все ли мы хотим этого же? Что касается меня лично, то мой врач оповещен о моих пожеланиях. Я тихо уйду в ночь. Как мой наставник Чарли. Как мой двоюродный брат Торч. Как мои коллеги врачи.
