Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
Бубер Мартин
Я и ты
Мартин Бубер
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
Мир двойствен для человека в силу двойственности его соотнесения с ним.
Соотнесенность человека двойственна в силу двойственности основных слов, которые он может сказать.
Основные слова суть не отдельные слова, но пары слов.
Одно основное слово – это сочетание Я-Ты.
Другое основное слово – это сочетание Я-Оно; причем, не меняя основного слова, на место Оно может встать одно из слов Он и Она.
Таким образом, двойственно также и Я человека.
Ибо Я основного слова Я-Ты отлично от Я основного слова Я-Оно.
Основные слова не выражают нечто такое, что могло бы быть вне их, но, будучи сказанными, они полагают существование.
Основные слова исходят от существа человека.
Когда говорится Ты, говорится и Я сочетания Я-Ты.
Когда говорится Оно, говорится и Я сочетания Я-Оно.
Основное слово Я-Ты может быть сказано только всем существом.
Основное слово Я-Оно никогда не может быть сказано всем существом.
Нет Я самого по себе, есть только Я основного слова Я-Ты и Я основного слова Я-Оно.
Когда человек говорит Я, он подразумевает одно из них. Я, которое он подразумевает, присутствует, когда он говорит Я. И когда он говорит Ты или Оно, присутствует Я одного из основных слов.
Быть Я и говорить Я суть одно. Сказать Я и сказать одно из основных слов суть одно.
Тот, кто говорит основное слово, входит в него и находится в нем.
Жизнь человеческого существа не ограничена областью переходных глаголов. Она не сводится лишь к такой деятельности, которая имеет Нечто своим объектом. Я нечто воспринимаю. Я нечто ощущаю. Я нечто представляю. Я нечто желаю. Я нечто чувствую. Я нечто мыслю. Жизнь человеческого существа не состоит из одного только этого и подобного этому.
Все это и подобное этому составляет царство Оно.
Царство Ты имеет другое основание.
Тот, кто говорит Ты, не обладает никаким Нечто как объектом. Ибо там, где есть Нечто, есть и другое Нечто; каждое Оно граничит с другими Оно; Оно существует лишь в силу того, что граничит с другими. Но когда говорится Ты, нет никакого Нечто. Ты безгранично.
Тот, кто говорит Ты, не обладает никаким Нечто, он не обладает ничем. Но он со-стоит в отношении.
Говорят, что человек, приобретая опыт, узнает мир. Что это означает? Человек движется по поверхности вещей и испытывает их. Он извлекает из них знание об их наличном состоянии, некий опыт. Он узнает, каковы они.
Но не один только опыт позволяет человеку узнать мир.
Ибо, приобретая опыт, человек узнает лишь мир, состоящий из Оно, и Оно, и снова Оно, из Он, и Он, и Она, и Она, и опять Оно.
Приобретая опыт, я узнаю Нечто.
Ничего не изменится, если к "внешнему" опыту присовокупить "внутренний", следуя невечному разделению, что коренится в стремлении рода человеческого лишить тайну смерти ее остроты. Внутренние, как и внешние, вещи среди вещей!
Приобретая опыт, я узнаю нечто.
И ничего не изменится, если к "явному" опыту присовокупить "тайный" в той самонадеянной мудрости, которая знает в вещах их сокрытое, сохраняемое для посвященных, и мастерски орудует ключом. О таинственность без тайны, о накопление сведений! Оно, оно, оно!
Приобретающий опыт не сопричастен миру. Ведь опыт "в нем", а не между ним и миром.
Мир не сопричастен опыту. Он дает узнавать себя, но его это никак не затрагивает, ибо мир ничем не содействует приобретению опыта и с ним ничего не происходит.
Мир как опыт принадлежит основному слову Я-Оно. Основное слово Я-Ты создает мир отношения.
Есть три сферы, в которых строится мир отношения.
Первая: жизнь с природой. Здесь отношение колеблется во мраке, не достигая уровня речи. Творения движутся перед нами, но не могут подойти, и наше Ты, обращенное к ним, застывает на пороге речи.
Вторая: жизнь с людьми. Здесь отношение открыто и оно оформлено в речи. Мы можем давать и принимать Ты.
Третья: жизнь с духовными сущностями. Здесь отношение окутано облаком, но открывает себя, оно не обладает речью, однако порождает ее. Мы неслышим Ты и все же чувствуем, что нас окликнули, мы отвечаем создавая, думая, действуя; всем своим существом мы говорим основное слово, не умея молвить Ты устами.
Как же дерзнули мы включите в мир основного слова то, что лежит за пределами речи?
В каждой сфере, сквозь все становящееся, что ныне и здесь предстает перед нами, наш взгляд ловит край Вечного Ты, в каждом наш слух ловит его веяние, в каждом Ты мы обращаемся к Вечному Ты, в каждой сфере соответствующим образом.
Я смотрю на дерево.
Я могу воспринять его как зрительный образ: непоколебимая колонна, отражающая натиск света, или обильные брызги зеленого на фоне кроткой серебристой голубизны.
Я могу ощутить его как движение: струение соков по сосудам, которые окружают сердцевину, нежно удерживающую и провожающую нетерпеливый бег жизненных токов, корни, вбирающие влагу; дыхание листьев; нескончаемое со-общение с землей и воздухом – и сокровенное его произрастание.
Я могу отнести его к определенному виду деревьев и рассматривать как экземпляр этого вида, исходя из его строения и образа жизни.
Я могу так переусердствовать в мысленном отвлечении от его неповторимости и от безупречности его формы, что увижу в нем лишь выражение закономерностей – законов, в силу которых постоянное противодействие сил неизменно уравновешивается, или же законов, в силу которых связь элементов, входящих в его состав, то возникает, то вновь распадается.
Я могу сделать его бессмертным, лишив жизни, если представлю его в виде числа и стану рассматривать его как чистое численное соотношение.
При этом дерево остается для меня объектом, ему определено место в пространстве и отпущен срок жизни, оно принадлежит к данному виду деревьев и обладает характерными признаками.
Однако по воле и милости может произойти так, что, когда я гляжу на дерево, меня захватывает отношение с ним, и отныне это дерево больше уже не Оно. Сила исключительности завладела мной.
При этом. каким бы ни было мое видение дерева, мне нет нужды отрекаться от него. Ни от чего не должен я отвращать свой взгляд ради того, чтобы узреть, и ничего из того, что я знаю о нем, я не обязан предать забвению. Скорее все: зрительный образ и движение, вид и экземпляр, закон и число присутствует здесь в неразделимом единстве.
Вся совокупность того, что принадлежит дереву, как таковому, – его форма и функционирование, его окраска и химический состав, его общение с элементами и его общение с планетами – все присутствует здесь в единстве целого.
Дерево – это не впечатление, не игра моих представлений, не то, что определяет мое состояние, но оно пред-стоит мне телесно и имеет отношение ко мне, так же как и я к нему – только иным образом. Не тщись же выхолостить смысл отношения: отношение есть взаимность.
Так что же, дерево обладает сознанием, подобным нашему? Опыт ничего не говорит мне об этом. Но не вознамерились ли вы вновь, – возомнив, что успех обеспечен, – разложить неразложимое? Мне встречается не душа дерева и не дриада, но само дерево.
Если я пред-стою человеку как своему Ты и говорю ему основное слово Я-Ты. он не вещь среди вещей и не состоит из вещей.
Этот человек не Он или Она. он не ограничен другими Он и Она: он не есть некая точка в пространственно-временной сети мира. он не есть нечто наличное, познаваемое на опыте и поддающееся описанию, слабо связанный пучок поименованных свойств. Но он есть Ты, не имеющий соседства и связующих звеньев, и он заполняет все поднебесное пространство. Это не означает, что, кроме него, ничего другого не существует: но все остальное живет в его свете.
Мелодия не составляется из звуков, стихотворение из слов, а статуя из форм и линий, их придется разложить и расчленить, чтобы из единства получилось множество; так же и с человеком. которому я говорю Ты. Я могу отделить от него тон его волос, или тон его голоса, или тон его доброты, я должен вновь и вновь делать это; но он уже больше не Ты.
Не молитва во времени, но время в молитве, не жертва в пространстве, но пространство в жертве, а тот, кто извращает отношение, устраняет эту действительность; так и человек, которому я говорю Ты, не встречается мне в каком-либо Где и Когда. Я могу поместить его туда, я должен вновь и вновь делать это, но это будет уже какой-нибудь Он или какая-то Она, Оно, но больше не мое Ты.
Пока надо мною простирается небо Ты, ветры причинности смиряются у ног моих, и вихрь рока стихает.
Я не приобретаю никакого объективного опыта о человеке, которому говорю Ты. Но я со-стою в отношении с ним, в священном основном слове. Лишь выходя из него, я опять приобретаю опыт. Опыт есть отдаление Ты.
Отношение может существовать, даже если человек, которому я говорю Ты, вовлечен в свой опыт и не слышит меня. Ибо Ты больше, нежели опыт Оно. Ты открывает больше, ему дается больше, чем может изведать Оно. Ничего неподлинного не проникнет сюда: здесь колыбель Действительной Жизни.
Вот вечный источник искусства: образ, пред-ставший человеку хочет стать через него произведением. Этот образ – не порождение души его, но то, что явилось пред ним, подступило к нему и взыскует его созидающей силы. Здесь все зависит от сущностного деяния человека: если он осуществит его, если изречет всем своим существом основное слово явившемуся образу, то изольется поток созидающей силы, возникнет произведение.
Это деяние заключает в себе жертву и риск. Жертва: бесконечная возможность, принесенная на алтарь образа. Все, что миг назад, играя, пересекало перспективу, необходимо искоренить, дабы ничего из этого не проникло в произведение; так велит исключительность пред-стоящего. Риск: основное слово может быть изречено только всем существом; кто всецело предается этому, тот не смеет ничего утаить от себя: произведение – в отличие от дерева и человека – не допустит, чтобы я искал отдохновения в мире Оно, произведение господствует: если я не служу ему так, как должно, оно уничтожится или уничтожит меня.
Пред-стоящий мне образ не откроется мне в объективном опыте, и я не могу описать его, я могу лишь ввести его в действительность. И все же он видится мне в сиянии лучей предстоящего яснее всей очевидности изведанного мира. Не как вещь среди "внутренних" вещей, не как некое отображение, созданное моим "воображением", но как Настоящее. Образ, будучи испытанным на предмет ею наличия в качестве объекта, "отсутствует", но что сравнится с ним по силе его присутствия в настоящем? Отношение, в котором я со-стою с ним. есть действительное отношение: он воздействует на меня, как и я на нею.
Творение есть про-изведение. изобретение есть обретение. Созидание формы есть ее раскрытие: вводя в действительность. я раскрываю. Я перевожу образ в мир Оно. Завершенное произведение есть вещь среди вещей, как сумма свойств, оно доступно объективному опыту и поддается описанию. Но тому. кто созерцает, восприемля и зачиная, оно вновь и вновь может пред-стоять телесно.
– Какой же опыт человек получает от Ты? – Никакого. Ибо Ты не раскрывается в опыте. – Что же тогда человек узнает о Ты? – Только все. Ибо он больше не узнает о нем ничего по отдельности.
Ты встречает меня по милости – его не обрести в поиске. Но то, что я говорю ему основное слово, есть деяние моего существа, мое сущностное деяние.
Ты встречает меня. Но это я вступаю в непосредственное отношение с ним. Таким образом, отношение – это и выбирать и быть избранным, страдание и действие. Как же действие существа в его целостности, будучи прекращением всех частичных действий и, следовательно, всех, основанных лишь на их ограниченности, ощущений действий, должно уподобиться страданию?
Основное слово Я-Ты может быть сказано только всем существом. Сосредоточение и сплавление в целостное существо не может осуществиться ни через меня, ни без меня: я становлюсь Я, соотнося себя с Ты; становясь Я, я говорю Ты.
Всякая действительная жизнь есть встреча.
Отношение к Ты ничем не опосредовано. Между Я и Ты нет ничего отвлеченного, никакого предшествующего знания и никакой фантазии; сама память преображается, устремляясь из отдельности в целостность. Между Я и Ты нет никакой цели, никакого вожделения, никакого предвосхищения; сама страсть преображается, устремляясь из мечты в явь. Всякое средство есть препятствие. Лишь там, где все средства упразднены, происходит встреча.
Перед непосредственностью отношения все опосредующее теряет значимость. Быть может, мое Ты уже стало Оно для других Я ("объект всеобщего опыта") или только может им стать – вследствие того, что мое сущностное деяние исчерпало себя и утратило силу, – все это тоже не имеет значения. Ибо подлинная граница, разумеется зыбкая и неопределенная, не проходит ни между опытом и не-опытом, ни между данным и не-данным, ни между миром бытия и миром ценностей, но она пересекает все области между Ты и Оно: между настоящим как присутствием и произошедшим объекта.
Настоящее – не то, что подобно точке, и обозначает лишь мысленно фиксируемый момент завершения "истекшего" времени, видимость остановленного течения, но действительное и наполненное настоящее есть лишь постольку, поскольку есть действительность протекания настоящего, встреча и отношение. Настоящее возникает только через длящееся присутствие Ты.
Я основного слова Я-Оно, т.е. Я, которому не пред-стоит телесно Ты, но, окруженное множеством "содержаний", обладает лишь прошлым и не имеет настоящего. Иными словами: в той мере, в какой человек удовлетворяется вещами, которые он узнает из опыта и использует, он живет в прошлом и его мгновение не наполнено присутствием. У него нет ничего, кроме объектов; они же пребывают в прошедшем.
Настоящее не мимолетно и не преходяще, оно перед нами, ожидающее и сохраняющее себя в длительности. Объект – это не длительность, но остановка, прекращение, оторванность, самооцепенение, отделенность, отсутствие отношения, отсутствие присутствия.
Пред-стояние духовных сущностей проживается в настоящем, обстояние объектов принадлежит прошлому.
Эта укорененная в самом основании сущего двойственность не преодолевается и обращением к "миру идей" как к некоему третьему, стоящему над противопоставлением. Ибо я говорю не о чем ином, как о действительном человеке, о тебе и обо мне, о нашей жизни и о нашем мире, не о Я самом по себе и не о бытии самом по себе. Но для действительного человека подлинная граница пересекает и мир идей.
Разумеется, тот, кто живет в мире вещей и довольствуется их использованием и приобретением опыта, сооружает себе с помощью идей пристройку или надстройку, где обретает убежище и успокоение перед надвигающейся пустотой недействительности. Свое будничное платье – форму заурядной повседневности – он оставляет на пороге, облачается в льняные одежды и услаждает себя созерцанием изначально сущего или долженствующего быть, которому жизнь его никак не сопричастна. Не менее приятно и проповедовать те истины, которые открылись ему в созерцании.
Но Оно-человечество, воображаемое, постулируемое и пропагандируемое, не имеет ничего общего с воплощенным в жизненной действительности человечеством, которому человек говорит истинное Ты.
Самый благородный замысел есть фетиш, самый возвышенный образ мыслей порочен, если он основан на возвеличивании мнимого. Идеи не витают над нами и не обитают у нас в голове; они среди нас, они подступают к нам. Достоин жалости тот, кто оставляет неизреченным основное слово, но презрен тот, кто, обращаясь к идеям, вместо основного слова называет какое-либо понятие либо пароль, будто это их имя!
То, что непосредственное отношение включает в себя воздействие на пред-стоящее, очевидно в одном из трех примеров: сущностное деяние искусства определяет процесс, в котором образ становится произведением. В-отношении-пред-стоящее осуществляется благодаря встрече, через которую оно входит в мир вещей, чтобы бесконечно действовать, бесконечно становиться Оно, но также бесконечно становиться снова Ты, воодушевляя и воспламеняя. Пред-стоящее "воплощается": плоть его исходит из потока настоящего, не ограниченного пространством и временем, на берег ставшего.
Не столь очевидно значение воздействия в отношении к Ты-человеку. Сущностный акт, устанавливающий здесь непосредственность, обычно понимается чувственно и тем самым превратно. Чувства сопровождают метафизический и метапсихический факт любви, но они не составляют его. И чувства эти могут быть самыми разными. Чувство Иисуса к одержимому отличается от его чувства к любимому ученику, но любовь одна. Чувства "имеют", любовь же приходит. Чувства обитают в человеке, человек же обитает в своей любви. Это не метафора, а действительность: любовь не присуща Я таким образом, чтобы Ты было лишь ее "содержанием", ее объектом; она между Я и Ты. Тот, кто не знает этого всем своим существом, не знает любви, хотя и может связывать с ней те чувства, которыми он наслаждается, которые переживает, испытывает, выражает. Любовь есть охватывающее весь мир воздействие. Для того, кто пребывает в любви и созерцает в ней, люди освобождаются от вовлеченности в сутолоку повседневного. Добрые и злые, мудрые и глупые, прекрасные и безобразные, все они становятся для него Ты – разрешенными от уз. исшедшими, уникальными и в отношении к нему сущими. Чудесным образом вновь и вновь возрождается исключительность – и он может оказывать воздействие, помогать, исцелять, воспитывать, возвышать, избавлять. Любовь есть ответственность Я за Ты: в ней присутствует то, чего не может быть ни в каком чувстве, – равенство всех любящих. от наименьшего до величайшего и от того, кто спасся и пребывает в блаженном покое, и чья жизнь заключена целиком в жизни любимого человека, до того, кто весь свой век пригвожден к кресту мира. кто отважился на неимоверное: любовь этих людей.
Пусть же останется в тайне значение воздействия в третьем примере, показывающем тварь и ее созерцание. Верь в простую магию жизни, в служение во вселенной, и ты уяснишь себе, что означает это упорное ожидание, этот ищущий взгляд, "вытянутая шея" твари. Всякое слово об этом было бы ложным, но взгляни: вокруг тебя живые существа – к какому бы из них ты ни приблизился, ты приближаешься к сущему.
Отношение есть взаимность. Мое Ты воздействует на меня, как и я воздействую на него. Наши ученики учат нас, наши создания создают нас. "Злой" преображается в несущего откровение. когда его касается священное основное слово. Как нас воспитывают дети, как нас воспитывают животные! Мы живем в потоке всеохватывающей взаимности, неисследимо в него вовлеченные.
– Ты говоришь о любви, словно это единственное отношение между людьми; но, по справедливости, имеешь ли ты право брать ее хотя бы в качестве примера, есть ведь и ненависть?
– До тех пор, пока любовь "слепа" и не видит существа в его целостности, она еще поистине не подчинена основному слову отношения. Ненависть по природе своей слепа; ненавидеть можно лишь часть существа. Тот. кто видит существо в его целостности и вынужден отвергнуть его, уже не там, где царит ненависть, а там, где возможность говорить Ты зависит от человеческой ограниченности. Бывает, что человек не может пред-стоящему человеческому существу сказать основное слово, всегда включающее в себя подтверждение сущности того, к кому оно обращено, и он должен отвергнуть или самого себя, или другою; это преграда, у которой вхождение-в-отношение познает свою относительность, устранимую лишь вместе с этой преградой.
И все же тот, кто ненавидит непосредственно, ближе к отношению, нежели тот, кто без любви и без ненависти.
Но в том и состоит возвышенная печаль нашей судьбы, что каждое Ты в нашем мире должно становиться Оно. Таким исключительным было присутствие Ты в непосредственном отношении: однако, коль скоро отношение исчерпало себя или стало пронизано средством, Ты становится объектом среди объектов, пусть самым благородным, но – одним из них, определенным в границе и мере. Творчество – это в одном смысле претворение в действительность, в другом лишение действительности. Истинное созерцание недолговечно: сущность природы, которая только что открывалась в тайне взаимодействия. теперь снова поддается описанию, расчленению, классификации. Теперь – это точка пересечения многообразных законов. И сама любовь не может удержаться в непосредственном отношении; она продолжает существовать, но в чередовании актуальности и латентности. Человек, который только что был уникальным и несводимым к отдельным свойствам, который не был некоей данностью, а только присутствовал, не открывался объективному опыту, но был доступен прикосновению, – этот человек теперь снова Он или Она, сумма свойств, количество, заключенное в форму. И я опять могу отделить от него тон его волос, его речи, его доброты; но до тех пор, пока я могу сделать это, он уже не мое Ты и еще не стал им.
В мире каждое Ты в соответствии со своей сущностью обречено стать вещью или вновь и вновь отходить в вещность. На языке объектов это звучало бы так: каждая вещь в мире может или до, или после своего овеществления являться какому-либо Я как его Ты. Но этот язык ухватывает лишь край действительной жизни.
Оно – куколка, Ты – бабочка. Но это не всегда последовательно сменяющие друг друга состояния, напротив, часто это сложный и запутанный процесс, глубоко погруженный в двойственность.
В Начале есть отношение.
Рассмотрим язык "дикарей", т. е. тех народов, чей мир остался беден объектами и чья жизнь строится в тесном кругу действий, насыщенных присутствием настоящего. Ядра этого языка – слова-предложения, изначальные дограмматические образования, из расщепления которых возникает все многообразие различных видов слов, – чаще всего обозначают целостность отношения. Мы говорим: "очень далеко"; зулус же вместо этого произнесет слово-предложение, которое означает следующее: "Там, где кто-то кричит: "Мама. я заблудился". А житель Огненной Земли заткнет нас за пояс со всей нашей аналитической премудростью, употребив семисложное слово, точный смысл которого таков: "Смотрят друг на друга, и каждый ждет, что другой вызовется сделать то, чего оба хотят, но не могут сделать". Лица в нерасчлененности этого целого пока еще только рельефно намечены и не обладают той самостоятельностью, которая свойственна выделившимся из него формам существительных и местоимений. Здесь имеют значение не эти продукты разложения и размышления, но подлинное изначальное единство, проживаемое отношение.
При встрече мы приветствуем человека, желая ему здоровья, или заверяя его в нашей преданности, или же препоручая его Богу. Но насколько лишены непосредственности эти стершиеся формулы (кто ныне чувствует в возгласе "Хайль!" его изначальный смысл – наделение властью!) по сравнению с вечно юным и столь телесным приветствием-отношением кафиров: "Я вижу тебя!" или с его американским вариантом, забавным и вместе с тем по-своему изысканным: "Чуешь меня!"
Можно предположить, что отношения и понятия, а также представления о лицах и предметах выделились из представлений об отношениях как о процессах и состояниях. Стихийные, будоражащие ум впечатления и раздражители "естественного человека" берут начало в процессах-отношениях, в переживании пред-стоящего и в состояниях-отношениях, в жизни с этим пред-стоящим. Луна, которую он каждую ночь видит на небе, вообще не занимает его мысли, пока однажды, во сне либо наяву, она не предстанет перед ним телесно, пока она не приблизится к нему, завораживая его своим неверным мерцающим ликом и навлекая на него зло либо благо касаниями своих лучей. В его памяти сохраняется не зрительное впечатление о блуждающем по небу светящемся диске и не представление о демонической сущности, которая как-то связана с этим небесным телом, но прежде всего – моторный, пронизывающий все тело образ-стимул лунного влияния, и лишь потом, на этой основе, постепенно от нее отдаляясь, оформляется личностный образ луны, оказывающей воздействие: только теперь воспоминание о еженощно ощущаемом и еще не осознанном начинает приобретать все более яркие и волнующие черты, пока наконец уже достаточно воспаленное воображение не переплавит воспоминание в чувственное представление о виновнике и носителе воздействия, и тогда его можно представить в качестве объекта. Так Ты, изначально недоступное никакому объективному опыту, но выстраданное всем телом, всем существом человека, превращается в Он или Она.
То, что начало всякого сущностного явления носит характер отношения, сохраняющего свою действительность в течение долгого времени, позволяет нам яснее уразуметь тот духовный элемент "примитивной" жизни, который современные исследователи, уделяющие ему много внимания, пространно обсуждают и все же не могут постичь до конца. Мы говорим о том таинственном могуществе, представление о котором в том или ином виде содержится в верованиях или начатках науки (то и другое здесь еще составляет одно целое) многих "примитивных" народов; мы говорим о Мана или Оренда, от которой ведет путь к брахману в первоначальном значении этого понятия, а также к дюнамис и харис "магических папирусов" и апостольских посланий. Это могущество описывали как сверхчувственную и сверхприродную силу, исходя из категорий нашего мышления, чуждых мироощущению "дикаря". Границы его мира определены проживанием таких ситуаций, в которых он присутствует телесно; так, например, к ним "естественно" принадлежат визиты умерших. Принимать же нечувственное за существующее должно показаться ему нелепостью. Явление, которым он приписывает "мистическую силу", суть элементарные процессы-отношения. т. е. вообще все события, о которых он задумывается, поскольку они воздействуют на него так, что он воспринимает это воздействие всем телом, и поскольку в его памяти остается след этого воздействия образ-стимул. Такой силой обладают не только луна и покойник, которые еженощно несут ему муки или услады, но также и солнце, его опаляющее, и зверь с его угрожающим воем, и вождь, чей взгляд принуждает его к повиновению, и шаман, чье пение пробуждает в нем силу, необходимую для охоты. Мана есть то, что оказывает воздействие, то. что превращает лик луны на небе в будоражащее кровь Ты. И след этой таинственной силы остается в памяти, когда из образа-стимула выделяется предметный образ, хотя сама она проявляется только в виновнике и носителе воздействия; с ее помощью человек, ею обладающий (к примеру, в виде камня с чудесными свойствами), может сам оказывать такое же воздействие. У "дикаря" – магическая "картина мира", но не потому, что ее центральным моментом является способность человека к волшебству, но по той причине, что последняя представляет собой лишь особую разновидность той всеобщей магической силы, которая есть источник всякого сущностного воздействия. В этой "картине мира" причинность не создает непрерывную цепь событий, скорее ее можно представить как постоянно возникающие вспышки силы, воздействующей на самое себя, как вулканическую деятельность, без всякой последовательности и взаимосвязи. Мана – это примитивная абстракция, вероятно, даже более примитивная, нежели число, но отнюдь не более сверхъестественная. Способность к воспроизведению в памяти событий и состояний, совершенствуясь, выстраивает последовательность самых значительных событий-отношений, стихийных потрясений. То, что представляет наибольшее значение для инстинкта самосохранения, и то, что наиболее привлекательно для познавательного инстинкта, выступает на передний план и приобретает самостоятельность. Незначительное, необщее, изменчивое Ты отдельных переживаний отступает назад, остается в памяти изолированным от всего прочего. постепенно объективируется и мало-помалу объединяется в группы и виды. И третьим здесь предстает ужасающий в своей обособленности, порой даже более призрачный, чем луна или мертвец, но неумолимо проявляющийся другой, "неизменный" партнер – "Я".
Сознание Я так же слабо связано с инстинктом "само"-сохранения, которому изначально принадлежит главенствующее положение, как и с теми целями, которым служат другие инстинкты: продолжить себя хочет не Я, но тело. которое еще не ведает ни о каком Я; не Я, но тело хочет создавать вещи, инструменты, игрушки, тело стремится быть "производящим". В познавательной деятельности "дикаря" не найти никакого cognosco ergo sum* даже в столь еще наивной форме, даже в такой еще незрелой концепции познающего субъекта. Я стихийно выступает из расщепления наипервейших переживаний, насыщенных жизненной силой наипервейших слов Я-воздействующее-на-Ты и Ты-воздействующее-на-Я после субстантивации и гипостазирования причастия "воздействующее".
* Познаю, следовательно, существую (лат.). – Примеч. пер.
Главное различие между двумя основными словами в истории духа "примитивных" народов выявляется в том, что уже в наипервейшем событии-отношении, основное слово Я-Ты исходит от человека как бы естественным образом, еще не оформившись, т. е. еще до того, как он осознал себя как Я, тогда как основное слово Я-Оно может быть сказано только благодаря этому сознанию, только через обособление Я.
Первое основное слово разъединяется на Я и Ты, но оно не возникло из их соединения, оно старше Я; второе основное слово возникло из соединения Я и Оно, оно младше Я.
Событие-отношение, в котором участвует "дикарь", включает в себя Я – в силу его исключительности. Поскольку в этом событии-отношении в соответствии с его сущностью участвуют в полноте их актуальности только два партнера, человек и его пред-стоящее, поскольку мир в этом событии-отношении становится двойственной системой, человек уже предчувствует в нем тот космический пафос Я, хотя само это Я еще недоступно его уразумению.
Но Я еще не включено в естественную данность, которая перейдет в основное слово Я-Оно, в приобретение опыта, которым поглощено Я, замкнутое на самом себе. Эта естественная данность есть отделенность человеческого тела как носителя ощущений от окружающего мира. Тело учится распознавать и отличать себя в этой своей особости, но его самораспознавание остается в пределах чистого сопоставления и поэтому не может усвоить скрытого характера Я в его собственном качестве.
Но когда Я вышло из отношения и стало существовать в своей обособленности, оно, удивительным образом разрежаясь и приобретая чисто функциональный характер, погружается в естественную данность отделенности тела от окружающего мира и пробуждает в ней Я в его собственном качестве. Только теперь может осуществиться сознательный акт Я, первая форма основного слова Я-Оно, опыта, которым поглощено Я, замкнутое на самом себе: выделившееся Я объявляет себя носителем ощущений, а окружающий мир – их объектом. Разумеется, этот процесс осуществляется не в "теоретико-познавательной" форме, но в той, которая соответствует "примитивному" мироощущению; однако же фраза "Я вижу дерево" сказана так, что она передает не отношение между Я-человеком и Ты-деревом, но устанавливает факт восприятия дерева-объекта сознанием человека и фраза эта уже установила" границу между субъектом и объектом; основное слово Я-Оно – слово разделения – сказано.
В.С. Стрелов
Бердичевский равви часто пел песню, в которой были такие слова:
Все, о чем я мечтаю, – Ты! Все, о чем я думаю, – Ты! Только Ты, снова Ты, всегда Ты! Ты! Ты! Ты!
Когда я радуюсь – Ты! Когда я грущу – Ты! Только Ты, снова Ты, всегда Ты! Ты! Ты! Ты!
Небо – Ты! Земля – Ты! Ты наверху! Ты внизу! В каждом начале, в каждом конце, Только Ты, снова Ты, всегда Ты! Ты! Ты! Ты!
История из «Хасидских преданий», приведенная выше, хотя и относится к одному из персонажей, описываемых Мартином Бубером, замечательно передает основной пафос жизненных трудов самого философа: в ней – искренность и простота, свойственная младенцам и мудрецам (петь Богу своими словами!), в ней – дерзновенное утверждение Бога не как объекта религиоведческого исследования, а как партнера по диалогу, Личность; в ней – сознавание, что все, как сказал бы ап. Павел, «из Него, Им и к Нему. Ему слава во веки, аминь» (Рим. 11:36).
Действительно, если мы посмотрим на труды Мартина Бубера, то мы увидим, что все они, написанные глубоким мудрецом (в конце жизни Бубер стал первым Президентом академии наук Израиля), так или иначе связаны с Богом и Его служителями, и раскрывают веру самого Бубера: это и неоднократно изданные в России «Хасидские предания» (недавно вышел второй том, «Поздние учителя»), его знаменитый трактат «Я и Ты», который мы намерены рассмотреть более внимательно далее, его «Два образа веры» (сравнение фарисейского иудаизма и провозвестия Христа и Павла), «Проблема человека» (где он предпринимает попытку проследить историю западноевропейской философско-антропологической мысли) «Образы добра и зла», «Гог и Магог»… Русскоязычному читателю может быть неизвестно, но Бубер смог спеть и собственную песнь Господу, в которой отчасти нашли отражение его философские интуиции: на немецком языке имеется перевод Танаха под редакцией М. Бубера и Франца Розенцвейга.
Но как он пришел к этому? Кратко перечислим основные факты жизни мыслителя. Мартин (Мордехай) Бубер (8.02.1878-13.06.1965) родился в Вене в семье банкира, принадлежавшего к хасидскому движению. Отец знал древнееврейский, читал Библию, Талмуд, но был хорошо знаком и с произведениями мировой классики. Воспитанием также занимались дед и бабка, привившие любовь к религиозным книгам, литературе, поэзии. В семье соблюдался улрад, характерный для верующих семей. Несколько лет провел в школе. В юности он думал стать писателем, и его первое произведение, «Драма о жизни», написано им в 16 лет.
М.Бубер поступил сначала в Венский университет, а потом в Берлинский, где тогда преподавали В. Дильтей, Г. Зиммель, продолжал образование в Лейпциге и Цюрихе. Он слушает курсы по психиатрии, чтобы составить представление о человеке во всех его аспектах, как в норме, так и в патологии. Проявляет значительный интерес к идеям мистицизма, изучает философию восточных и христианских мистиков эпохи Ренессанса. Тема докторской диссертации Бубера была посвящена исследованию учений немецких мистиков, в первую очередь двух знаменитых мистиков средневековья: Майстера Экхарта (1260–1327) и Якоба Беме (1575–1624).
Оксфордский историк религиозной философии XX века Джон Макуэри так описывает в связи с этим становление мысли Бубера (ссылаясь на статью самого Бубера из сборника Pointing the Way), даю вольный перевод: «Вначале его привлекал тот тип мистики, в котором Бесконечное вбирает в себя конечную душу верующего. Эти моменты происходят время от времени, готовя душу к новым, более высоким ступеням. Но вскоре он разочаровался в мистике, где происходит потеря личностного начала, и начинает воспринимать ее как побег из повседневной жизни. По его мнению, такой мистик «отворачивается от своего человеческого существования, от того, куда был поставлен, где оказался благодаря зачатию и рождению для того, чтобы прожить свою неповторимую жизнь». Тем не менее, Бубер считает, что для него было необходимо пройти через эту мистическую фазу, чтобы достичь собственной позиции, которая заключается в откровенном принятии личностного существования, для которого человек и предназначен, для жизни в диалоге, лицом к лицу с тем, что ему пред-стоит».
Бубер испытал на себе влияние и христианства, правда, пережитого через призму идей Альберта Швейцера. Бубер изучает евангельскую биографию Христа, Новый завет. Он рассматривает Иисуса не как христианин, а как еврейский мыслитель. Так у Бубера зарождается мысль о необходимости установить диалог между иудаизмом и христианством, которую он в дальнейшем будет развивать в своей работе «Два образа веры». В ней он различает две основные формы религиозной веры. Первая из них характеризуется еврейским мыслителем как «доверяю», «вверяю», вторая – «верю, что». Примером первой является вера, существовавшая в ранний период иудаизма, вторая нашла свое выражение в раннем христианстве. Для первого образа веры Бубер использует древнееврейское слово «эмуна» и делает акцент на «доверии». Второй образ веры обозначается с помощью греческого «пистис» с акцентом на «вере», хотя оба этих библейских слова имеют значение и «вера» и «доверие». Первый образ веры достигается тогда, когда человек всем своим существом доверяется Б-гу и во всей своей полноте верен ему. «Пистис» же понимается как призыв «верить в то, что человек, распятый в Иерусалиме, есть их Спаситель».
Необходимо отметить, что Бубер не остался и не мог остаться вдали от политических дискуссий и движений, и в этом он напоминает своего индийского современника, М. Ганди: «Человек, стремящийся к истине, не может устраняться от жизни во всех ее проявлениях. Именно поэтому моя приверженность к религии привела меня в политику; без малейших колебаний и с полным смирением я могу сказать, что те, кто утверждают, будто религия не имеет ничего общего с политикой, просто не знают, что такое религия». Бубер становится активным деятелем сионистского движения, является редактором сионистского журнала «Мир», который ставил перед собой задачи возродить интеллектуальные и культурные традиции еврейского народа. Он сочувствует социализму и даже пишет работу «Три тезиса религиозного социализма». В отношении же арабо-израильских отношений Бубер придерживался умеренных позиций, считая необходимым создание двунационального государства. С приходом нацизма он вынужден эмигрировать в Швейцарию. От этого периода сохранилось интересное свидетельство Николая Бердяева: «…Я сейчас в Виши. Мы здесь лечимся с моей женой и ее сестрой… До Виши был в Pontigny на декаде, посвященной аскетизму. Мог быть всего четыре дня вместо десяти. Было довольно интересно. Особенно интересно мне было встретиться с Боналути… и Мартином Бубером. Мартин Бубер замечательный еврейский религиозный мыслитель, мистик, человек необыкновенной доброты. Он тоже в Германии выгнан из университета, как еврей, ему запрещены какие-либо публичные выступления. Я сопоставил это с тем, что я изгнан из моей родины и что православные постоянно подозревают меня в ересях…» В 1938 году М. Бубер с женой вслед за дочерью с зятем покинули Швейцарию и поселились в Палестине, где активно участвовал в строительстве нового государства.
В феврале 1958 года Мартин Бубер отметил свой 80-летний юбилей. Жизнь его проходила теперь спокойно. Каждый день после полудня он с внучкой Барбарой отправлялся к Стене Плача. Они входили в небольшой парк, присаживались на скамью, старинные оливковые деревья создавали здесь прохладу. Внучка старалась оградить деда от потока желающих с ним побеседовать. Но Бубер говорил: «Они разыскивают меня, и я должен с ними встретиться». Он любил беседовать с молодежью. Когда-то в молодости его спросили, что он предпочел бы – книги или людей. Молодой человек ответил, что выбрал бы книги. Теперь его больше тянуло к людям, к общению с ними. Он любил говорить и так же охотно слушал тех, с кем общался. Ш.Й.Агнон, писатель, замечательно чувствовавший людей, писал в дневнике: «Покойный Аарон Элиасберг, друживший с Бубером еще с юности, сказал мне: Встречали вы другого такого человека, который как Бубер, готов длить беседу с неистощимой энергией? Он рассказывал мне, что Бубер способен ночь напролет просидеть с друзьями или противниками и обсуждать с ними вопросы духовного содержания, а утром и днем как ни в чем не бывало выполнять свою работу, тогда как остальные либо спали, как убитые, либо сомнамбулически передвигались в пространстве… Да, Бубер был редким собеседником. Боюсь, в новом поколении не найдешь собеседника, подобного Буберу. Собеседника, умеющего говорить и умеющего слушать».
Так позволим теперь говорить самому Буберу. Мы рассмотрим его произведение «Я и Ты».
Интересно, что даже начав мыслить об этом произведении, мы попадаем в ловушку буберовского парадокса. До этого, читая книгу, я общался с Мартином Бубером, слышал его, не анализировал, а пред-стоял. Теперь я вынужден говорить о Мартине Бубере, о его мыслях, объективируя их – и что-то уходит…
Не говорю уже о том, что нам не удастся воссоздать тот поэтический транс, который наводит на читателя Бубер своими раз за разом повторяющимися формулами, как бы к чему-то нас призывающими: «Я и ты», «Я», «ТЫ», и, снова, и снова «Я и ты», «Я», «Я», «Ты»…
Итак, как читатель уже понял, Бубер, описывая структуру реальности, различает два основных отношения : Я и Ты, Я и Оно (она, они). Отношения «Я и Ты» – это разговор (заметим, в разговоре может участвовать не только человек, но и предмет – например, пятно света, и Трансцендентное - Бог). Отношения «Я и оно» - это что-то другое: обладание, опыт, история – но не встреча .
Между Я и Ты нет ничего посредующего – памяти, воображения, какой-то специальной деятельности сознания по анализу восприятия – Ты открывается в чистом созерцании. Отношения «Я-Оно» могут опосредоваться .
Нам легче быть в отношениях «Я и Оно» - они предсказуемы, здесь мы сами контролируем ситуацию, владеем, так сказать, пространством и временем. Отношения «Я и Ты» не имеют длительности, это напряженность настоящего . Более того, в «Я-Ты» не существует ничего, кроме Ты…
Какой же опыт человек получает от Ты?
Никакого. Ибо Ты не раскрывается в опыте.
Что же тогда человек узнает о Ты?
Только все. Ибо он больше не узнает о нем ничего по отдельности.
Отношения «Я-Ты» - это отношения взаимного влияния (здесь – очевидная параллель с неклассической наукой): не только я учу студентов библейского колледжа, но и они учат меня. Здесь нет места восприятию другого как объекта. В каком-то смысле эти отношения можно назвать любовью , а противоположностью им будет не ненависть (ненависть, по Буберу, - это неспособность увидеть Ты в цельности), - а безразличие…
Исторически, показывает Бубер, отношения «Я-Ты» предшествуют всему остальному (так это и у примитивных обществ, и у младенца). Хотя можно поспорить относительно социальной психологии (здесь вспоминается Б.Ф. Поршнев, доказывавший, что разделение на «мы и они», увы, первично для общества), отношения «Я-Ты» оказываются невероятно важны для развития человеческой личности . Я становлюсь и узнаю, что Я – это Я, только в диалоге с Ты. Более того, и для культуры, творчества первично именно это отношение «Я-Ты», когда нечто открывается в созерцании, а само творчество есть процесс переведения образа в мир Оно.
Бубер предупреждает, как легко все общение с Ты, под которым он подразумевает в том числе и жизнь Духа, откуда все черпается, заменить на «обретение опыта »: «Утратив охоту и способность к живому общению, они стали опытными и сведущими: личность они заключили в историю, а речь личности заключили в библиотеки; исполнение закона либо его нарушение – не важно, что именно, - они кодифицировали…» Бубер считает (и в этом, можно сказать, его ответ Поршневу), что социальные институты погружают нас в мир Оно, или, как сказали бы марксисты, способствуют отчуждению. И именно в мире Оно возможно зло и кошмар.
Но основании этих диад отношений Бубер рассуждает и о свободе – свободе человека и общества, культуры. С его точки зрения, в мире Оно царствует причинность (все равно, какая – действующая или целевая), тогда как в мире Ты остается свобода. Кажется, здесь он говорит о свободе Духа, о Предстоянии перед Лицом, и вряд ли бы сам Бубер нас осудил за цитату из Евангелия от Иоанна: «Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа» (Ин. 3:8) – впрочем, сам Бубер предпочитает в соответствии с кабаллистичской традицией говорить об искрах, которые человек должен вынести из такой встречи.
Поколения людей, сложенные вместе, составляют эпохи, каждая из которых отличается своеобразием своей культуры. Бубер и здесь полагает, что изначальный импульс такой большой культуре придает встреча с Ты, даже, точнее говоря, именно голос Ты вызывает культуру из небытия.
Бубер приводит воображаемую дискуссию с оппонентом, можно ли построить государство, экономику, культуру, минуя мир Оно. Бубер, если мы правильно понимаем его мысль, настаивает на том, что может существовать человек, который служит Духу, служит Ты, и отваживается выйти навстречу людям именно как носителям Ты – хотя понимает риск, что это может разрушить его дело. Таким образом, Бубер мечтает о преображении государства и экономики – через конкретные личности .
А всегда ли останется Я – Я? Философ приходит к выводу (впрочем, приходит ли, или это ему открылось?), что человек может жить как «довлеющее себе особенное », живущее ради опыта и использования. В таком случае, в своей обособленности от других Ты, имея дело лишь с Оно, констатирует Бубер, Я отделяет себя от бытия. Еще хуже, когда Я пытается организовать предстояние не с Ты, а с самим собой. Это – Край жизни.
Бубер говорит много прекрасных слов о Сократе, который сумел сохранить отношение с Ты в образе своего даймона, о Гете, который был на Ты с природой. И вот что он говорит, будучи иудеем, об отношении Иисуса с Отцом: «И сразу же из царства безусловного отношения вынесем сюда образ: сколь сильно, вплоть до пересиливания изречение Я Иисуса, и сколь правомочно, вплоть до само собой разумеющегося! Ибо это есть Я безусловного отношения, в котором человек свое Ты называет Отцом так, что сам он - только Сын, и более не кто иной, как Сын. Когда бы он ни сказал Я, он может подразумевать лишь Я священного основного слова, которое возвышается в сферу безусловного. Если коснется его обособленность, связь - сильнее; и только из нее говорит он с другими. Напрасно ищете вы ограничить это Я, умалив его до обладающего могуществом в себе, или ограничить это Ты, умалив его до обитающего в нас и вновь лишить действительности Действительное, присутствующее в настоящем отношение: Я и Ты остаются, каждый может сказать "Ты" - и есть тогда Я, каждый может сказать "Отец" - и есть тогда Сын, действительность остается ». Бубер как бы говорит своим слушателям: оставьте на минутку свои теологические представления о том, кем по природе является Иисус, и больше сосредоточьтесь на том, Кто Он в отношениях. Он – Сын, и это так потому, что Его отношения с Отцом – это отношения с Ты. А что вам препятствует так обращаться к Богу?
В третьей части своего труда Бубер говорит как раз об этом последнем, об обращении к Богу. С его точки зрения, любое подлинное обращение к Ты ведет к Нему. Человек может даже считать безбожником, но если его жизнь устремлена к Ты, это уже обращение. Бубер настаивает, что для такой встречи не нужно какого-то специального мистического опыта, выхода за пределы Настоящего. Он отказывается дать свои рецепты, кроме одного: единственное, что имеет значение, - это полное принятие присутствия как Настоящего . «Поистине, - говорит Бубер, - нет никаких исканий Бога, ибо не существует ничего, в чем нельзя было бы найти Его». Правда, чуть далее он говорит и об особых «слугах» – молитве и жертве. В целом же то, что было сказано о любви, здесь еще более уместно: не только мы нуждаемся в Боге, но и Бог нуждается в нас, это взаимное отношение, а не односторонняя зависимость, как было принято подчеркивать в трудах того времени, и не погружение-растворение, как можно было бы заключить, без рассуждения читая труды мистиков (Бубер здесь немного упрекает Будду, знавшего путь Ты, но не учившего ему). И мы, как и Симеон Новый Богослов (да-да, его Бубер тоже цитирует), из глубины своего подлинного одиночества (подлинного тогда, если оно не замкнуто на себе), взыскуем этого Присутствия, взыскуем этого Откровения, взыскуем этой встречи.
Мы попытались лишь кратко и бегло осветить основные мысли, которые М. Бубер высказывает в своем удивительно насыщенном произведении «Я и Ты». Если мы вспомним об объективации, процессе, все же многое упускающем из первичного переживания-откровения, остается только предполагать, какой полной должна бы быть его религиозная жизнь, позволившая написать данную работу.
Своей философией диалога М.Бубер оказал влияние и на последующую философию, и на психологию, и на самосознание иудаизма и христианства. Но вряд ли он сам хотел бы, чтобы мы запомнили его только как великого философа, труженика науки. Однажды у Мартина Бубера спросили, как тот относится к заявлению Фрейда, что смысл жизни – это работа и любовь. Бубер усмехнулся и сказал, что это хорошее заявление, но он бы его дополнил: работа, любовь, вера и юмор. Хотелось бы присоединиться к этому.
М. Бубер. Хасидские предания. Эл. изд.
См. подр. М. Самков, свящ. Идеология и перевод Библии. Перевод Бубера-Розенцвейга
http://www.bogoslov.ru/text/2430442.html
Краткий пересказ по: Марк Келнер. Жизнь и творчество Мартина Бубера. http://callofzion.ru/pages.php?id=336
John Macquarrie. Twentieth Century Religious Thought. SCM Press, 1981 – p. 195-196
Надо заметить, как блестяще этот термин найдем переводчиком В.В. Рынкевичем
М. Ганди, Дж. Гомер. Мудрость Ганди. Мысли и изречения. Эл. изд.
Приведено в статье М. Келнера, см. выше
Воспоминания замечательного Шмуэля Й. Агнона http://www.berkovich-zametki.com/2010/Zametki/Nomer9/Kopelman1.php
Для анализа литературных предшественников и современников философии диалога см. замечательные комментарии В.В. Рынкевича в книге М. Бубер. Два образа веры. М., 1995 – сс.433-448
Б.Ф. Поршнев. Социальная психология и история. М., 1979
Что подтверждается данными школы объектных отношений в современном психоанализе Д. Винникотта и В.Р.Д. Фэйрберна См. подр., напр. Г. Гантрип. Шизоидные явления, объектные отношения и самость.
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
Мир двойствен для человека в силу двойственности его соотнесения с ним.
Соотнесенность человека двойственна в силу двойственности основных слов, которые он может сказать.
Основные слова суть не отдельные слова, но пары слов.
Одно основное слово - это сочетание Я-Ты.
Другое основное слово - это сочетание Я-Оно; причем, не меняя основного слова, на место Оно может встать одно из слов Он и Она.
Таким образом, двойственно также и Я человека.
Ибо Я основного слова Я-Ты отлично от Я основного слова Я-Оно.
Основные слова не выражают нечто такое, что могло бы быть вне их, но, будучи сказанными, они полагают существование.
Основные слова исходят от существа человека.
Когда говорится Ты, говорится и Я сочетания Я-Ты.
Когда говорится Оно, говорится и Я сочетания Я-Оно.
Основное слово Я-Ты может быть сказано только всем существом.
Основное слово Я-Оно никогда не может быть сказано всем существом.
Нет Я самого по себе, есть только Я основного слова Я-Ты и Я основного слова Я-Оно.
Когда человек говорит Я, он подразумевает одно из них. Я, которое он подразумевает, присутствует, когда он говорит Я. И когда он говорит Ты или Оно, присутствует Я одного из основных слов.
Быть Я и говорить Я суть одно. Сказать Я и сказать одно из основных слов суть одно.
Тот, кто говорит основное слово, входит в него и находится в нем.
Жизнь человеческого существа не ограничена областью переходных глаголов. Она не сводится лишь к такой деятельности, которая имеет Нечто своим объектом. Я нечто воспринимаю. Я нечто ощущаю. Я нечто представляю. Я нечто желаю. Я нечто чувствую. Я нечто мыслю. Жизнь человеческого существа не состоит из одного только этого и подобного этому.
Все это и подобное этому составляет царство Оно.
Царство Ты имеет другое основание.
Тот, кто говорит Ты, не обладает никаким Нечто как объектом. Ибо там, где есть Нечто, есть и другое Нечто; каждое Оно граничит с другими Оно; Оно существует лишь в силу того, что граничит с другими. Но когда говорится Ты, нет никакого Нечто. Ты безгранично.
Тот, кто говорит Ты, не обладает никаким Нечто, он не обладает ничем. Но он со-стоит в отношении.
Говорят, что человек, приобретая опыт, узнает мир. Что это означает? Человек движется по поверхности вещей и испытывает их. Он извлекает из них знание об их наличном состоянии, некий опыт. Он узнает, каковы они.
Но не один только опыт позволяет человеку узнать мир.
Ибо, приобретая опыт, человек узнает лишь мир, состоящий из Оно, и Оно, и снова Оно, из Он, и Он, и Она, и Она, и опять Оно.
Приобретая опыт, я узнаю Нечто.
Ничего не изменится, если к "внешнему" опыту присовокупить "внутренний", следуя невечному разделению, что коренится в стремлении рода человеческого лишить тайну смерти ее остроты. Внутренние, как и внешние, вещи среди вещей!
Приобретая опыт, я узнаю нечто.
И ничего не изменится, если к "явному" опыту присовокупить "тайный" в той самонадеянной мудрости, которая знает в вещах их сокрытое, сохраняемое для посвященных, и мастерски орудует ключом. О таинственность без тайны, о накопление сведений! Оно, оно, оно!
Приобретающий опыт не сопричастен миру. Ведь опыт "в нем", а не между ним и миром.
Мир не сопричастен опыту. Он дает узнавать себя, но его это никак не затрагивает, ибо мир ничем не содействует приобретению опыта и с ним ничего не происходит.
Мир как опыт принадлежит основному слову Я-Оно. Основное слово Я-Ты создает мир отношения.
Есть три сферы, в которых строится мир отношения.
Первая: жизнь с природой. Здесь отношение колеблется во мраке, не достигая уровня речи. Творения движутся перед нами, но не могут подойти, и наше Ты, обращенное к ним, застывает на пороге речи.
Вторая: жизнь с людьми. Здесь отношение открыто и оно оформлено в речи. Мы можем давать и принимать Ты.
Третья: жизнь с духовными сущностями. Здесь отношение окутано облаком, но открывает себя, оно не обладает речью, однако порождает ее. Мы неслышим Ты и все же чувствуем, что нас окликнули, мы отвечаем создавая, думая, действуя; всем своим существом мы говорим основное слово, не умея молвить Ты устами.
Как же дерзнули мы включите в мир основного слова то, что лежит за пределами речи?
В каждой сфере, сквозь все становящееся, что ныне и здесь предстает перед нами, наш взгляд ловит край Вечного Ты, в каждом наш слух ловит его веяние, в каждом Ты мы обращаемся к Вечному Ты, в каждой сфере соответствующим образом.
Я смотрю на дерево.
Я могу воспринять его как зрительный образ: непоколебимая колонна, отражающая натиск света, или обильные брызги зеленого на фоне кроткой серебристой голубизны.
Я могу ощутить его как движение: струение соков по сосудам, которые окружают сердцевину, нежно удерживающую и провожающую нетерпеливый бег жизненных токов, корни, вбирающие влагу; дыхание листьев; нескончаемое со-общение с землей и воздухом - и сокровенное его произрастание.
Я могу отнести его к определенному виду деревьев и рассматривать как экземпляр этого вида, исходя из его строения и образа жизни.
Я могу так переусердствовать в мысленном отвлечении от его неповторимости и от безупречности его формы, что увижу в нем лишь выражение закономерностей - законов, в силу которых постоянное противодействие сил неизменно уравновешивается, или же законов, в силу которых связь элементов, входящих в его состав, то возникает, то вновь распадается.
Я могу сделать его бессмертным, лишив жизни, если представлю его в виде числа и стану рассматривать его как чистое численное соотношение.
При этом дерево остается для меня объектом, ему определено место в пространстве и отпущен срок жизни, оно принадлежит к данному виду деревьев и обладает характерными признаками.
Однако по воле и милости может произойти так, что, когда я гляжу на дерево, меня захватывает отношение с ним, и отныне это дерево больше уже не Оно. Сила исключительности завладела мной.
При этом. каким бы ни было мое видение дерева, мне нет нужды отрекаться от него. Ни от чего не должен я отвращать свой взгляд ради того, чтобы узреть, и ничего из того, что я знаю о нем, я не обязан предать забвению. Скорее все: зрительный образ и движение, вид и экземпляр, закон и число присутствует здесь в неразделимом единстве.
Вся совокупность того, что принадлежит дереву, как таковому, - его форма и функционирование, его окраска и химический состав, его общение с элементами и его общение с планетами - все присутствует здесь в единстве целого.
Дерево - это не впечатление, не игра моих представлений, не то, что определяет мое состояние, но оно пред-стоит мне телесно и имеет отношение ко мне, так же как и я к нему - только иным образом. Не тщись же выхолостить смысл отношения: отношение есть взаимность.
Так что же, дерево обладает сознанием, подобным нашему? Опыт ничего не говорит мне об этом. Но не вознамерились ли вы вновь, - возомнив, что успех обеспечен, - разложить неразложимое? Мне встречается не душа дерева и не дриада, но само дерево.
Если я пред-стою человеку как своему Ты и говорю ему основное слово Я-Ты. он не вещь среди вещей и не состоит из вещей.
Этот человек не Он или Она. он не ограничен другими Он и Она: он не есть некая точка в пространственно-временной сети мира. он не есть нечто наличное, познаваемое на опыте и поддающееся описанию, слабо связанный пучок поименованных свойств. Но он есть Ты, не имеющий соседства и связующих звеньев, и он заполняет все поднебесное пространство. Это не означает, что, кроме него, ничего другого не существует: но все остальное живет в его свете.
Бубер Мартин
Мартин Бубер
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
Мир двойствен для человека в силу двойственности его соотнесения с ним.
Соотнесенность человека двойственна в силу двойственности основных слов, которые он может сказать.
Основные слова суть не отдельные слова, но пары слов.
Одно основное слово - это сочетание Я-Ты.
Другое основное слово - это сочетание Я-Оно; причем, не меняя основного слова, на место Оно может встать одно из слов Он и Она.
Таким образом, двойственно также и Я человека.
Ибо Я основного слова Я-Ты отлично от Я основного слова Я-Оно.
Основные слова не выражают нечто такое, что могло бы быть вне их, но, будучи сказанными, они полагают существование.
Основные слова исходят от существа человека.
Когда говорится Ты, говорится и Я сочетания Я-Ты.
Когда говорится Оно, говорится и Я сочетания Я-Оно.
Основное слово Я-Ты может быть сказано только всем существом.
Основное слово Я-Оно никогда не может быть сказано всем существом.
Нет Я самого по себе, есть только Я основного слова Я-Ты и Я основного слова Я-Оно.
Когда человек говорит Я, он подразумевает одно из них. Я, которое он подразумевает, присутствует, когда он говорит Я. И когда он говорит Ты или Оно, присутствует Я одного из основных слов.
Быть Я и говорить Я суть одно. Сказать Я и сказать одно из основных слов суть одно.
Тот, кто говорит основное слово, входит в него и находится в нем.
Жизнь человеческого существа не ограничена областью переходных глаголов. Она не сводится лишь к такой деятельности, которая имеет Нечто своим объектом. Я нечто воспринимаю. Я нечто ощущаю. Я нечто представляю. Я нечто желаю. Я нечто чувствую. Я нечто мыслю. Жизнь человеческого существа не состоит из одного только этого и подобного этому.
Все это и подобное этому составляет царство Оно.
Царство Ты имеет другое основание.
Тот, кто говорит Ты, не обладает никаким Нечто как объектом. Ибо там, где есть Нечто, есть и другое Нечто; каждое Оно граничит с другими Оно; Оно существует лишь в силу того, что граничит с другими. Но когда говорится Ты, нет никакого Нечто. Ты безгранично.
Тот, кто говорит Ты, не обладает никаким Нечто, он не обладает ничем. Но он со-стоит в отношении.
Говорят, что человек, приобретая опыт, узнает мир. Что это означает? Человек движется по поверхности вещей и испытывает их. Он извлекает из них знание об их наличном состоянии, некий опыт. Он узнает, каковы они.
Но не один только опыт позволяет человеку узнать мир.
Ибо, приобретая опыт, человек узнает лишь мир, состоящий из Оно, и Оно, и снова Оно, из Он, и Он, и Она, и Она, и опять Оно.
Приобретая опыт, я узнаю Нечто.
Ничего не изменится, если к "внешнему" опыту присовокупить "внутренний", следуя невечному разделению, что коренится в стремлении рода человеческого лишить тайну смерти ее остроты. Внутренние, как и внешние, вещи среди вещей!
Приобретая опыт, я узнаю нечто.
И ничего не изменится, если к "явному" опыту присовокупить "тайный" в той самонадеянной мудрости, которая знает в вещах их сокрытое, сохраняемое для посвященных, и мастерски орудует ключом. О таинственность без тайны, о накопление сведений! Оно, оно, оно!
Приобретающий опыт не сопричастен миру. Ведь опыт "в нем", а не между ним и миром.
Мир не сопричастен опыту. Он дает узнавать себя, но его это никак не затрагивает, ибо мир ничем не содействует приобретению опыта и с ним ничего не происходит.
Мир как опыт принадлежит основному слову Я-Оно. Основное слово Я-Ты создает мир отношения.
Есть три сферы, в которых строится мир отношения.
Первая: жизнь с природой. Здесь отношение колеблется во мраке, не достигая уровня речи. Творения движутся перед нами, но не могут подойти, и наше Ты, обращенное к ним, застывает на пороге речи.
Вторая: жизнь с людьми. Здесь отношение открыто и оно оформлено в речи. Мы можем давать и принимать Ты.
Третья: жизнь с духовными сущностями. Здесь отношение окутано облаком, но открывает себя, оно не обладает речью, однако порождает ее. Мы неслышим Ты и все же чувствуем, что нас окликнули, мы отвечаем создавая, думая, действуя; всем своим существом мы говорим основное слово, не умея молвить Ты устами.
Как же дерзнули мы включите в мир основного слова то, что лежит за пределами речи?
В каждой сфере, сквозь все становящееся, что ныне и здесь предстает перед нами, наш взгляд ловит край Вечного Ты, в каждом наш слух ловит его веяние, в каждом Ты мы обращаемся к Вечному Ты, в каждой сфере соответствующим образом.
Мартин Бубер - великий еврейский гуманист и философ, а также известный общественный и религиозный деятель. Личность эта неоднозначная, очень сложная. Одни исследователи считают его теоретиком, основоположником сионизма. Другие называют экзистенциальным философом первой величины. Кем же был на самом деле Мартин (Мордехай) Бубер? Его биографии и основным трудам будет посвящена наша статья.
Философ прожил долгую, но бедную внешними событиями жизнь. Но, тем не менее, ему посвящено много биографических трудов и исследований. Имя Бубера имеет мировую известность. Он работал в самых разных областях культуры. Касался не только философии человеческого существования, но и образования, искусства, социологии, политики, религии (в частности библеистики). Его работы по хасидизму переведены на многие языки мира. Но русскому читателю доступно не так много трудов этого философа. Были переведены лишь «Еврейское искусство», «Обновление еврейства» и ряд статей. В семидесятых и они были перенаправлены в спецфонды. Работы Бубера перепечатывались и обращались среди прогрессивных советских граждан в самиздате.
Биография Мартина Бубера. Детство и юношеские годы
Родился Мордехай (Мартин) Бубер в Вене 8 февраля 1878 года в довольно зажиточной еврейской семье. Мальчику не исполнилось и трех лет, как родители развелись. Отец увез сына в Лемберг (современный Львов, Украина), который тогда находился в составе Австро-Венгерской империи. В этом городе проживали дедушка и бабушка Мартина с отцовской стороны - Соломон и Адель. Шломо Бубер (умер он в 1906 году) был зажиточным банкиром. Но славился он во Львове не этим, а тем, что был блестящим специалистом в текстологии мидраша. А потому считался большим авторитетом в хасидской общине Львова. Дедушка и привил мальчику любовь к древнееврейскому языку. Он буквально открыл его сердцу двери в увлекательный и мистический мир хасидизма - религиозного движения, которое возникло в середине восемнадцатого века в еврейской среде Восточной Европы. Бабушка читала мальчику отрывки из Каббалы, а дед научил его ивриту, привил любовь к литературе и религии.
Хасидизм и философия диалога Мартина Бубера
Именно во Львове будущий философ узнал о «благочестивом» иудаизме. Основатель хасидизма, Исроэль Баал-Шем-Тов, считал, что истинная вера состоит не в учении Талмуда, а в привязанности к Богу всем сердцем, мистическом выходе восторженной души из телесной оболочки в горячей и искренней молитве. В этом религиозном экстазе и происходит диалог человека с Творцом Универсума. Поэтому хасиды отходят от внешних ограничительных запретов иудаизма. Те, кто постоянно общается с Богом, цадики, обладают способностью пророчества и ясновидения. Эти благочестивые люди помогают и другим хасидам обрести спасение уши и очищение от грехов. Весь этот таинственный и мистический мир очень повлиял на юного Мартина Бубера. В своей книге «Мой путь к хасидизму» он рассказывает, что в одно мгновение осознал суть всех человеческих религий. Это общение, диалог с Богом, взаимоотношения Я и Ты.
Образование. Юношеские годы
Дед-банкир позаботился о том, чтобы у его внука было блестящее образование. В восемнадцать лет Мартин Бубер поступил на учение в Венский университет. Окончив его, он продолжил образование в высших школах Цюриха и Лейпцига. В Берлинском университете его учителями были В. Дильтей и В двадцать лет юноша увлекся сионизмом. Он был даже делегатом на третьем Конгрессе этого еврейского движения. В тысяча девятьсот первом году занимал пост редактора сионистского еженедельника «Де Вельт». Когда в партии произошел раскол, Бубер, живший на то время в Берлине, основал свое собственное издательство под названием «Юдишер Ферлаг». Оно выпускало еврейские книги на немецком языке. Не ослабевал интерес юноши к вопросам хасидизма. Он перевел на немецкий язык серию рассказов и притч раввина Нахмана из Брацлава. Позже посвятил хасидизму труды «Гог и Магог» (1941), «Свет сокровенный» (1943) и «Пардес ха-хасидут». Уделяет Бубер много внимания и общественной деятельности.
Сионизм и социализм
В 1916 году Мартин Бубер стал главным редактором ежемесячника «Дер Юде». Это издание стало рупором духовного возрождения иудеев. Он основал Национальный еврейский комитет, который в начале Первой мировой представлял интересы восточноевропейского ишува. И, наконец, в 1920-м философ сформулировал свои социальные позиции. Он провозгласил их в Праге на съезде сионистов. Эта позиция близка по своему классовому звучанию к социализму. Что касается национального вопроса, то Бубер провозгласил «мир и братство с арабским народом», призывая обе национальности дружно сосуществовать «на новой общей родине». Позиция Я - Ты, диалог, где каждая сторона может слышать и понять «правду» другого, легли в основу философии мыслителя.
Вторая мировая и поздние годы
В период между двумя войнами Бубер работал в университете Франкфурта-на-Майне. Он занимал пост профессора на кафедре этики и философии иудаизма. Когда же к власти в тридцать третьем пришли национал-социалисты, философ лишился работы. Вскоре он вынужден был бежать из Германии в Швейцарию. Но позже эмигрировал и из этой страны, соблюдавшей нейтралитет во Второй мировой. Мартин Бубер, цитаты которого о мирном сосуществовании между евреями и палестинцами, увы, были «гласом вопиющего в пустыне», переехал в Иерусалим. В этом святом городе философ и прожил с 1938 по 1965 год. Скончался он 13 июня в возрасте восьмидесяти семи лет. В Израиле Бубер работал профессором на кафедре социологии в Иерусалимском университете. В начале шестидесятых получил почетный титул первого президента Израильской академии наук.
Антропологический подход в философии Мартина Бубера
Еще будучи студентом, философ живо участвовал в ницшеанских дискуссиях молодежи. Учение о лидере и толпе, «человечишках» было для него неприемлемым. Вместе с тем он понимал, что Ницше пытался поставить во главу угла проблему уникального человеческого существования в мире, где «Бог отказывает людям в Своем присутствии». Однако решать ее нужно исходя из ценности каждой личности, считал Мартин Бубер. «Проблема человека» - это прежде всего полемический труд, в котором ученый критикует постулаты Ницше. «Воля к власти» не может, по его мнению, служить путеводной звездой для сильных личностей и свободных умов. Такой подход приведет лишь к еще большей диктатуре. В ницшеанских дискуссиях, а также под влиянием Дильтея и Зимера, его учителей, у Бубера вызревает его собственная концепция антропологии.
Мартин Бубер, «Я и ты»: краткое содержание
Этот труд, безусловно, можно назвать главным в философском творчестве мыслителя. В нем Бубер ставит на разные чаши весов отношение «Я - Оно» и «Я - Ты». Лишь в последнем случае возможен Диалог, межличностное живое общение. Когда личность относится к чему-то или кому-то как к «оно», получается лишь утилитарное использование. А ведь личность - это не средство, а цель. Отношение к другому как в «Ты» наделяет участника диалога духовной, ценностной природой. ввел в философский оборот термин «мана». Это полинезийское слово очень точно отражает ощущение дорелигиозного озарения, ощущения невидимой силы, которую несет в себе личность, животное, дерево, феномен и даже предмет. По мнению Бубера, такие два типа отношений порождают противоположные концепции мира. Конечно, человеку трудно постоянно пребывать в состоянии «Я - Ты». Но тот, который всегда относится к внешнему миру как к «Оно», утрачивает свою душу.
Религиоведение
Еще один фундаментальный труд, который написал Мартин Бубер, - «Два образа веры». В этой книге философ вспоминает о своих детских впечатлениях о вхождении в мир мистического, немного чувственного хасидизма. Он противопоставляет его талмудическому иудаизму. Также можно различить два основополагающих подхода к вере. Первый, пистис, - это рациональный «греческий» подход. В этом смысле вера - принятая к сведению информация. Ее можно назвать знанием или даже «научной гипотезой». Такой вере «пистис» противостоит «эмуна». Она основывается на доверии, живой любви, отношении к Богу как к «Ты». Бубер прослеживает, как раннее христианство постепенно отходило от библейского духа, связанного с сердечным, чувственным восприятием Отца Небесного, к церковной догматике с ее мертвым набором шаблонов.
Мистицизм
В университетах Цюриха и Вены Мартин Бубер, философия которого все больше склоняется к экзистенциализму, слушал курсы психоанализа. Его интересует человеческая личность во всех ее аспектах. Идеи мистицизма ученый воспринимает вовсе не как психическую патологию. Темой его докторской диссертации стало комплексное исследование философии и Якоба Бёме. Эти немецкие мистики позднего Средневековья оказали большое влияние на Бубера. Как ученик Дильтея, философ постарался вжиться в религиозный опыт опального доминиканца Экхарта. Для того все паломничества, покаяния и посты, всё то, что навязывает ортодоксия, не имеет никакой ценности, если человек не ищет общения с Богом. Бёме также утверждает, что заповеди должны находиться внутри, быть записаны на скрижалях сердца, а не находиться вовне, как догматы.
«Хасидские предания»
Мистическое направление в иудаизме - это страсть, к которой до конца жизни тяготел Мартин Бубер. Книги о хасидизме этого автора переведены на многие языки. В них он пытается раскрыть веру как диалог с Богом, как живое доверие к Творцу. Итоговым стал труд «Хасидские предания». На русский язык был переведен лишь первый его том. В этой книге Бубер придал хасидизму новый образ - литературного жанра. Бог раскрывается через ряд доверительно рассказанных историй. Только так, по мнению Мартина Бубера, возможно налаживание диалогового моста между человеком и «сакрум», между «Я» и «Ты». Такой подход был раскритикован Гершомом Шолемом, основателем академического изучения мистического движения в иудаизме. Он считал, что Бубер игнорировал философское наследие хасидизма.
